Пергамент хмурого утра - стр. 6

– Я стирался, начальник! – отвечаю, заискивая и притупляя глаз, чтобы не оскорбить его ментовское достоинство. Тем более, что это достоинство треплется всеми, кому не лень. Чаще всего не лень его начальству. Затачивают под себя!

– Одевайся и гони документ! Подозрительная личность!

Встаю на ноги и быстро одеваюсь в еще влажное тряпье. Прохладно, зябко, некомфортно.

Капитан стоит, широко расставив ноги в начищенных до блеска сапогах, и постукивает себя по ляжке «лентяйкой» – кожаным офицерским планшетом. Он внимательно наблюдает за мной. На всякий случай! А вдруг выхвачу ствол или нож. Времена то неспокойные, можно сказать, боевые. Но у меня нет ни холодного, ни какого-другого оружия.

– Документы там, – говорю я и показываю на камыши, где рядом с пепелищем моего ланча валяется полиэтиленовый пакет с паспортом, справкой об освобождении из казенного дома, кепкой и тремя фотографиями – мать с отцом, жена и сын.

– Ну, пойдем… – устало говорит капитан.

Мы шагаем к камышам. Капитан брезгливо осматривают мою стоянку. И цедит сквозь зубы:

– Сдохнешь же от этих уток, чудак! Они же травленные!

Виновато пожимаю плечами, но не говорю, что мы с уткой – сходные особи. Обе травленные. А значит, вреда друг другу принести не можем, за исключением того, что я ее могу сожрать, а она меня нет. Но это, как говорится, естественный отбор, внутривидовой.

Капитан рассматривает мои бумаги. Имя, фамилия, отчество, число, месяц и год рождения, национальность и все! Ни тебе адреса, то есть «проколки», как говорят в нашей видовой среде, да и в их, ментовской, тоже так выражаются, ни тебе «синяка» о счастливом браке, ни каких-либо следов о притаившихся наследниках, ни «военнообязанности» перед нашей общей державой. То есть нет ничего такого, за что мог бы зацепиться и успокоиться зоркий глаз милицейского капитана.

Зато есть справка об освобождении со всей моей драматичной историей. Капитан довольно причмокивает и сдвигает фуражку на затылок.

– Мда, – тянет он. – Герой, как я погляжу. У «хозяина», правда, давно не был. А эту ошибку надо бы исправить. Подписочку то о выезде из столицы и ее окрестностей давно не отбирали?

– Угу, – урчу я куда-то в глубину себя.

– Когда приехал?

– Вчера, командир.

– Откуда?

– Из Брянска. – леплю «горбатого» наугад.

– А билетик?

– Так я ж его выбросил…

– Врешь, сволочь. Ты зверь опытный. Если бы вчера приехал, то точно бы билетик сохранил. И еще три дня бы берег, как зеницу ока. Пойдешь со мной. В контору.

Делать нечего. Жаль, что утятки так и будут мучаться без мамы, да и свой завтрашний ланч тоже очень жалко. Сейчас приковыляем в отделение, там заставят убрать двор (в лучшем случае, а то и вонючий клозет!), намалюют пальцы типографской краской, жирной, как утиная шкурка, ляпнут ладонями на разлинованный лист дактилоскопической карты и заполнят скучную поганую анкету. А после всего этого еще и отберут первую из двух подписок о выезде в трехдневный срок из Москвы и области. Хорошо, если накормят или хотя бы дешевым чаем напоют, а то ведь так и выкинут, как кота на помойку. Дельце же это сшитое и утвержденное местным начальством отправят в центральное бюро и, если я через три отпущенных мне дня, попадусь где-нибудь вновь, то весь процесс повторится (от клозета до подписки). Третьей подписки уже не будет. Как только меня достанут еще через три дня, то оба этих дела свезут в суд, а к тому времени туда доставят и меня. Судья, лица которого я даже не запомню, впаяет мне годик общего режима, и все лето я проведу в очередной голодной зоне. Но есть опасность, что еще чего-нибудь пришьют. С них станется! Во, перспективка! Поспал, называется, на свежем воздухе.