Перестроечная кувыркайка - стр. 29
– Степан Сидорович, видите ли, у нас сегодня очень напряженный день… – говорит редактор.
– Вот и хорошо! Отдохните немного.
Проявив непростительную слабость, редактор склоняется над стихами Кутейкина. Читая, он поначалу пытается подавить зевоту. Но затем, махнув рукой – чего уж там церемониться – не сдерживает себя. Таким образом он недвусмысленно рецензирует поэму.
Но Кутейкина не проведешь наивными уловками. Он развалился на стуле, словно в окружении телекамер, и ожидает эффекта, который произведет поэма на бездарного редакторишку.
Сергей Анатольевич тоскливо изучает рукопись. На бумаге почему-то помимо его воли возникает круглое лицо Кутейкина. Неожиданно это лицо, ни с того ни с сего, обзаводится усами. Затем на ненавистной лысине вырастает мерлушковая папаха, наискось перечеркнутая красной лентой. Вот те на! Так это ведь Чапаев! Легендарный комбриг бросается с кручи в кипящий бурунами Урал… Несколько метких белогвардейских очередей и… на успокоенной водной глади одиноко колышется непотопляемая папаха. Да нет же! Это шапка треклятого Кутейкина!
Редактору бы в эту минуту упасть на колени. Ему бы за неимением иконы, обратить свой молитвенный взор хотя бы на грамоту облисполкома, прикнопленную к стене, и покаянно воскликнуть: «Да! Грешен я, господи Иисусе! Грешен, что когда-то тиснул в газете стишок Кутейкина. Нет мне за это прощенья ни в земной, ни в загробной жизни!» Затем бы Сергею Анатольевичу пружинисто вскочить на ноги и крикнуть: «Стража! Вышибить вон этого графомана! Чтоб и духу его тут не было!»
Но в редакции не предусмотрена стража. Нет даже обыкновенного вышибалы, какие жируют в ресторанах, – а ведь здесь они ох как необходимы.
Беда редактора в том, что он, как человек воспитанный, и тем более, при должности, не может сказать человеку все, что о нем думает. Вместо гневной тирады Сергей Анатольевич малодушно бормочет:
– Занятно, занятно… свеженький оборотец… Но, видите ли, Степан Сидорович, ваша работа малость великовата для нашего издания.
– Ничего страшного, – мгновенно решает пустяшное затруднение Кутейкин, – печатайте с продолжением.
Редактор вертит головой, словно пес, угодивший в ошейник.
– Степан Сидорович, вы же отлично знаете наше экономическое положение. Мы сейчас не имеем возможности выплачивать авторские гонорары. (Вот вам и хваленая воспитанность вкупе с образованием – редактор беззастенчиво врет!) Он готов заплатить Кутейкину с коэффициентом. Заплатить даже за неопубликованное, лишь бы тот больше никогда не переступал порог редакции.
– И вот, посмотрите, что вы написали, – продолжает Сергей Крутов:
«Я стоял в сквозняке,
словно перст у окна,
На востоке всходил
Округленный пожар».
– Где тут рифма? – спрашивает редактор.
Кутейкин даже опешил от удивления.
– Как?! Вы не слышите это полнозвучное «а»?
Поэт пожимает плечами, потрясенный отсутствием слуха, точнее – полной профессиональной непригодностью газетчика. Но, заметив, что редактор багровеет и набирает в легкие воздуха, Кутейкин идет на попятную:
– Ну, хорошо. Не нравится рифма – будем считать стихи белыми. И Пушкин ими баловался, и Державин…
Редактор разъярен. Ему бы крикнуть: «Мартовские коты подсказали тебе эти стихи, а не Пушкин!» Но приходится держать себя в рамках. Он бросает умоляющий взгляд на Полунникова. Тот, поняв шефа без слов, покидает кабинет. Через минуту на столе у Сергея Крутова звонит телефон.