Перелётный жених. Книга вторая - стр. 6
– Само собой! Стала бы я иначе шум поднимать?! Злодей залез в холодильник и съел половину рагу из кастрюли.
– Тьфу ты… Я уж подумал…
– Что подумал?
– Не, не, ничего такого… Дети, небось, шалят.
– Вот уж нет. Старший сын уехал на три дня в Лимерик, а близнецы спали крепко, с утра в школу еле добудилась, – и тут ее осенило. – А-а-а-а… Невестка. Она, стервозина. Она!
– О, как! – изумился ирландец. – Наша кабанятка мечтает стать похожей на худышек из модных журналов. Выходит, днем она сидит на диете, а как стемнеет, крадется на кухню и жрет?!
– Может, все-таки мальчики? – предположил Лев. – Я вот часто совершаю ночные набеги на холодильник.
– Тогда бы в раковине остались грязные ложки. Мужчины в этом доме, сэра, воспитаны правильно. Никогда не станут мыть посуду, даже, чтобы отвести от себя подозрения.
Она фыркнула и стала демонстративно убирать со стола. Так, понятно. Гостю пора откланиваться.
– Далеко ли до Дублина?
– Смотря как считать. Ежели прямо сейчас встанешь и пойдешь вдоль побережья, никуда не сворачивая, – он нарисовал пальцем в остатках томатного соуса причудливо-изломанную линию, – то к послезавтрему дошкандыбаешь. А на машине, по дороге, – на этот раз линия получилась прямая и ровная, – часа два-три.
Ирландец облизал палец, отщипнул хлебный мякиш и собрал подливку. Долго жевал, а когда проглотил, сказал:
– Бери мой лисапед! К вечеру будешь там.
Если бы не вторая пинта крепкого пива, Лев подумал бы и отказался. Но история обычно не терпит сослагательного наклонения, так отчего же нашей истории делать исключение?! Хмельной голове совершенно наплевать, что ногам придется крутить педали семь часов кряду, а некоторые другие части тела сотрутся о неудобное сиденье.
– По рукам! Только, как его потом вернуть?
– А, не парься! Въедешь в город по одиннадцатому шоссе, сразу уткнешься в красный дом. Справа, – хотя махнул рукой влево. – Это почта, старейшая в Эйре, смекаешь? Оставь там. Скажи – Брадан из Килмор-Ки лисапед через неделю заберет. Меня там все знают.
– Ой, прямо весь Дублин знает тебя, шалопутный! – усмехнулась Мюрин, обнимая мужа за плечи.
– За весь Дублин я не скажу. Но на той почте точно все знают.
– Получается, ты целую неделю не будешь развозить письма, – удивился Лев. – Люди же возмутятся.
– Наоборот, спляшут на радостях. Наш народ не шибко жалует почтарей.
– Почему?
– Издавна так повелось. Красотулечка, может, нацедишь еще пивка? Байка-то выйдет аккурат на кружечку.
Хозяйка покачала головой, но пошла в погреб.
– Пользуешься моей добротой, – ворчала она.
– Издавна так повелось. Когда юноша хотел объясниться в любви, он не писал признаний, а сайгачил на луг, рвал там охапку вереска и горечавки, опосля чего топтался под окном девицы, пока та не выглянет. Ну, или пока отец красавицы не прогонит дубиной. Или, вишь ты, когда бабуля из соседней деревни поздравляла внучка с днем рождения, она посылала не телеграмму, а пару шиллингов. В наших краях народ не настолько богат, чтобы тратиться на почтовые марки. Письма отправляет государство. Поэтому соседи знают: почтарь – завсегда символ беды.
Он хлебнул из кружки и облизал губы.
– Прадед мой разносил похоронки в 40-е. Эйре в ту войну не вмешивалась, но сто тысяч парней ушли добровольцами в британскую армию. Они гибли на чужой земле каждый божий день. Даже по воскресеньям. На почту приходили пачки сообщений за подписью треклятого Уинни