Перекрёстки детства - стр. 36

– Чё, правда? – в его голосе чувствовалось недоверие, которое требовалось немедленно развеять.

– Во, смотри! – я продемонстрировал, оглянувшись по сторонам, драгоценную добычу с брякавшими внутри спичками.

Конечно, Бурштейн с радостью согласился. Мы с ним, осторожно ступая вдоль калитки, пробрались в огород бабушки Кати, и я уже начал было поджигать сухую траву, но внезапно наша разрушительная деятельность оказалась прервана окриком вышедшего с лопатой в огород, деда:

– Вы чё тут делаете, засранцы?

Не найдя ничего лучшего, чем крикнуть Бурштейну:

– Бежим скорее сено поджигать! – я дёрнул его за рукав, и мы стремглав бросились в сторону сеновала, располагавшегося над погребом. Дед не стал нас преследовать, поступив проще-он обошёл сеновал с другой стороны и появился у погреба как раз в тот момент, когда я начал чиркать спичкой. Схватив меня за шиворот и вырвав коробок из моей руки, он оттащил юного поджигателя в дом и начал без лишних слов лупцевать ремнём, сбив с руки, коей я пытался прикрыть задницу, коросту гноящейся болячки. Позвонили матери. Она прибежала, отпросившись на время с работы, и ещё добавила мне на орехи. Орали так, что в окнах гудели стёкла, и эту выволочку я запомнил навсегда. Однако, что характерно для тупых и недалёких баранов, коим я тогда являлся, выводов особых для себя не сделал и бывал ещё не раз воспитываем за свою страсть к огню и другим пакостям.

Бурштейна за руку отвели к родителям, где он получил свою порцию воспитательной программы, после чего предпочёл не иметь со мной никаких дел. А через несколько месяцев его отца пригласили на работу в город, и следующий учебный год Эдик начал уже в другой школе.

В городской.

«Не всякая шкура подходит для изготовления перчаток. Тем более-рукавиц. Да, если они, к тому же, ещё и ежовые»

Саймон Гловер «Искусство перчаточника»

Ещё одной жертвой моей пиромании стала обыкновенная синяя пластмассовая чашка. Ей черпали дождевую воду для полива огорода в вёдра и лейки из тяжеленой металлической бочки, стоящей под потоком. Впрочем, чашка пострадала не так, чтобы уж очень сильно, и даже годилась для использования по прямому назначению. Всего лишь бок оплавился после того, как я, закрывшись однажды в дровянике, разжёг там небольшой костерок из щепок, а когда сосед Женя, увидев дым, шедший из щелей постройки, начал с матерком ломиться в дверь, накрыл пламя, жадно пожиравшее одну щепку за другой, этой самой пластмассовой чашкой. Костерок потух, но чашка приняла с тех пор нетоварный вид, и мне пришлось её на время припрятать. Женя, когда я ему открыл дверь, возопил:

– А-а-а-а-пять ка-а-а-а-стры жгёшь, дрянь м-м-м-алая?! А н-н-ну бегом а-а-а-атсюда!

Женя, когда-то служил в армии, на космодроме, как он сам говорил: «д-д-да я на к-к-к-асмадроме ракеты н-н-нюхал», и вернулся со службы вот с таким вот диким заиканием. Редкое слово он мог произнести сразу, с разбегу, не поперхнувшись им. Было ему тогда уже около сороковника, но жил он с матерью в небольшой комнатушке, рядом с нами, получая пенсию по инвалидности, неделями бухая, и устраивая скандалы. Частенько из-за стенки неслось:

– У-у-убью, сука! Д-д-ай денег, п-п-падла!

Мать его, низенькая старушка, с тихим голоском, длинными седыми грязными космами, напоминавшая мне Наину из сказки «Руслан и Людмила», тоже редко бывавшая трезвой, в таких случаях начинала дико визжать. За стеной слышался грохот, звук опрокинутого на пол стула или посуды, топот ног в коридоре, хлопанье входной двери и, на некоторое время всё стихало. До тех пор, пока под вечер парочка не начинала пьяными голосами выводить какую-нибудь заунывную песню вроде «Одинокой гармони» или «Шумелка мышь» Меня эта песенка про маленькую серенькую мышку-шумелку в то время очень забавляла, но я никак не мог понять, почему взрослые люди поют детскую песню. На следующий день привычная история могла повториться. Когда становилось невмоготу слушать их концертные выступления, прерываемые неповторимым нецензурным конферансом, мама вызывала милицию, приходил участковый и беседовал с Женей, после чего тот на некоторое время затихал и делал вид, что старается устроиться на работу. Получалось это у него редко, т.к. на новом месте работал он до первой получки, и, получив деньги уходил в запой.