Перед вратами жизни. В советском лагере для военнопленных. 1944-1947 - стр. 44

– Послушайте. Мне еще раз нужна ложка. Каждый из вас получит еще немножко добавки!

После этого у всех отличное настроение, и прежде всего у меня.

Я прислоняюсь спиной к подрагивающей стенке вагона и радуюсь, что они выбрали именно меня.

Как же будет на новом месте, куда мы скоро приедем? Неужели нас везут в большой госпиталь для военнопленных? Уже этой ночью мы должны быть на месте. Говорят, что госпиталь находится в четырех километрах от вокзала. Нам предстоит долгий марш!

Только бы не было дождя!

Сначала нас отправят в баню.

Может быть, потом мы получим по кружке чаю?

Но всегда все происходит не так, как ты себе это представляешь. И никогда нельзя ничего придумывать заранее.

Когда поздно ночью мы долго простояли на какой-то станции, конвоиры, наконец, распахнули запертую дверь нашего вагона. Внутрь ворвались потоки дождя и дым паровозов. Было промозгло и холодно, и мы сразу поняли, что от этой ночи не следует ждать ничего хорошего.

Сколько же продолжается эта перекличка?

Пять минут! Мы уже промокли до нитки.

– Вместе с двумя мертвецами будет шестьдесят четыре! И когда только эти русские научатся считать!!

Потом, спотыкаясь о рельсы, колонна военнопленных направляется к полуразрушенному зданию вокзала. Некоторые из пленных бредут босиком.

Дождь сменяется мокрым снегом. Сквозь густой туман тускло мерцают красные огни светофоров.

У некоторых из нас под жесткими русскими шинелями нет ничего, кроме коротких русских гимнастерок и влажных кальсон, которые мы получили из прачечной после бани.

Неужели нам придется всю ночь сидеть на корточках в зале ожидания и мерзнуть?

В зале ожидания?

Да нет, мы будем стоять на улице.

В течение двух часов под дождем в конце апреля. На железнодорожной станции под названием Осташков.

Мы стучим зубами от холода и от ярости.

– Если бы я мог только говорить по-русски! – настойчиво уговаривает кто-то прибалта. – Я бы поговорил с конвоиром! Я бы обратился к начальнику станции!

Струйки дождя затекают в мои стоптанные, перепачканные в глине башмаки. Мы жалобно стонем все громче и громче.

Прибалт, которого самого сотрясает дрожь от высокой температуры, говорит:

– Я разговаривал с конвоиром! Я уже говорил с начальником станции! Я сказал им, что они несут ответственность за нас! Я уже говорил… Я скажу им… Ну, что я могу еще сделать?!!

Мы начинаем выть как волки.

Если уж нам нельзя находиться в зале ожидания, тогда мы устроим им настоящий концерт, чтобы они не заснули этой ночью. Нас не пускают в здание вокзала только потому, что в зале ожидания сидит какой-то штатский! Это же смешно! А вы видели начальника станции? Эту жирную свинью, которая сидит в своем теплом кабинете? Конвоиры тоже на нашей стороне. Разве мы не такие же солдаты, как и они?

И разве этот жеребец со своей дурацкой инструкцией не враг всех солдат, как немецких, так и русских!

Тяжелые грузовые паровозы маневрируют на станции взад и вперед, формируя новые составы. Когда они проезжают мимо нас, от них исходит приятная волна тепла.

Может быть, есть смысл в том, чтобы позволить этим железным колесам разрезать твое тело на куски?

Тела обоих мертвецов все так же одиноко лежат между железнодорожных путей.

Паровозы постоянно гудят.

Когда начинает светать, нам разрешают пройти в вестибюль. Здесь и находит нас утром врач в звании майора медицинской службы. Его прислали из нового лагеря, чтобы забрать нас.