Перед вратами жизни. В советском лагере для военнопленных. 1944-1947 - стр. 39

– Забейте же нас до смерти! Забейте же нас до смерти! – доносится из изолятора.

В большом бараке, от которого изолятор для больных отделяется только тонкой дощатой перегородкой, стоит гул, как в растревоженном осином гнезде. Все возмущены:

– Какие идиоты! Смыться средь бела дня во время подноски воды! Если бы они не заходили в крестьянскую избу! То, что в этом участвовал пацан, еще как-то можно понять, но чтобы дылда фельдфебель действовал так неблагоразумно, – это в голове не укладывается! Он же был старостой барака, свинья этакая! Теперь самое лучшее, что нас ожидает, так это то, что из-за них никому больше не разрешат выходить из барака!

Но больше всего мы возмущены тем, что Антон оказался прав, когда заявлял:

– Никто не сможет пробиться к своим!

Под проливным дождем лагерь выходит на построение. Ждем целый час, пока к нам не выходит старшина и не спрашивает:

– Что будем делать с обоими беглецами?

Антон переводит. От побоев и голода у обоих лица стали бледно-зелеными.

– Убить их! – ревет толпа.

Многие наносят удары, когда в наказание беглецы, шатаясь, бредут сквозь ряды военнопленных. Как будто их хотели лишить последней возможности получить наслаждение, пленные бьют беглецов своими худыми ручонками. Пинают распухшими от цинги ногами. Плюют в них сквозь гнилые зубы.

– Теперь ты своими глазами видел, что представляет собой человек! Он самое настоящее дерьмо! – с горечью говорит мой сосед по нарам. Раньше он был высокого мнения о фронтовом братстве, о взаимопомощи и взаимовыручке. – Человек хуже скотины!

Толпа выместила свое бессилие на этих двоих, которые хотя и не были ангелами, но пока еще сохраняли человеческий облик.

Прошло всего лишь несколько недель, а мы уже полностью деморализованы. Возможно, мой ответ соседу звучит тоже аморально:

– Разве можно упрекать человека в том, что он теряет все чувства, присущие человеку, когда его сжигают в доменной печи? Нет, Антонов лагерь и сегодняшний день с этой озверевшей толпой не могут служить доказательством полной деградации человека.

Да, то, что я говорю, аморально. Но такая точка зрения может стать спасением от безумия и отчаяния и от потери веры в человека и в Бога.

Нет никакого смысла в том, чтобы пытаться бежать!

Я сам стою у водонапорной башни. Тупо наполняю водой одну бочку за другой. И никак не могу понять, как поезда мчатся на запад – без меня. Разве не осталось места для меня между вон теми охапками соломы? Но у меня же не будет еды!

В этот момент к нашей группе подходит русский офицер плотного телосложения, некоторое время издали наблюдавший за нами. Начальник госпиталя, легендарный шеф военного госпиталя.

Он неловко поднимает руку в кожаной перчатке.

– Пойдемте со мной! – показывает он на меня.

– Я что, должен один тащить бочку с водой? – кричит мне вслед мой напарник. Все утро мы с ним носили на плече бочку, прикрепленную к шесту, с трудом пробираясь по заснеженной разбитой дороге. Три тысячи лет тому назад в Древнем Египте на камнях вырезали картины о таких же водоносах.

У начальника госпиталя, в кабинете которого мы сейчас находимся, много свободного времени. Он предлагает мне рассказать о положении дел в лагере! Разве это не звучит почти по-отечески, когда он спрашивает:

– Промокли у вас ноги во время переноски воды? Разве нельзя приостановить эту работу?