Перечитывая Уэллса - стр. 3

Великолепно сказано, но не совсем правдиво.

Было нечто, от чего Уэллс отказаться никогда не мог.

Прежде всего, от женщин. Скажем, от Муры Будберг. От женщины, которая скрасила его жизнь в последние годы и в то же время принесла ему немало страданий; от баронессы (что не совсем верно) Марии Игнатьевны Будберг, в девичестве Закревской, по первому браку – графини Бенкендорф. «Я никогда не был большим охотником до любовных приключений, хотя нескольких женщин любил глубоко». Эти слова вряд ли могли обмануть людей, хорошо знавших жизнь писателя. «Мура – та женщина, которую я действительно люблю. Я люблю ее голос, само ее присутствие, ее силу и ее слабости. Я радуюсь всякий раз, когда она приходит ко мне. Я люблю ее больше всего на свете. Мура мой самый близкий человек. Даже когда в досаде на нее я позволяю себе изменить ей, или когда она дурно со мной обошлась, и я сержусь на нее и плачу́ ей тем же, она все равно мне всех милей. И так и будет до самой смерти. Нет мне спасения от ее улыбки и голоса, от вспышек благородства и чарующей нежности, как нет мне спасения от моего диабета и эмфиземы легких. Моя поджелудочная железа не такова, как ей положено быть; вот и Мура тоже. И та и другая – мои неотъемлемые части, и ничего тут не поделаешь».

Странно, но у писателя, покорившего мир необыкновенной силой ума и воображения, отношение к собственному уму и воображению было, скажем так, неоднозначным. Он не раз утверждал, что его ум слишком часто нуждается в постоянном понукании, что будто бы он воспринимает окружающее не так живо и ярко, как его друзья. «Во всем, что я делаю, есть какая-то рассеянность – словно бы некоторый бесцветный пигмент был подмешан в мою кровь». И дальше – о вялости, о склонности к праздности, о врожденной якобы апатии, чему вряд ли может поверить человек, когда-либо читавший «Войну миров» или «Человека-невидимку».

С другой стороны, что мы знаем о себе?

«Когда я пытаюсь преломить в себе все это (вялость, праздность, апатию, – Г. П.), то действую с каким-то надрывом, и людям поведение мое кажется ненатуральным, словно я хочу обмануть их или обольстить».

Невольное признание? Или попытка скрыть себя истинного?

И то и другое, конечно. Не случайно Уэллс так часто ссылался на Юнга.

«Персона, по терминологии Юнга, – писал он, – это представление человека о самом себе, о том, каким он хотел бы быть, и каким ему хотелось бы казаться. Это дает ему, таким образом, мерку, чтобы судить о своих поступках, задачах и императивах. У каждого из нас есть «персона». Без этого невозможно понять систему нашего поведения и самопознания». Добавим к сказанному, что персон у нас может быть много, они у нас имеются на все случаи жизни. Само собой, не одной такой «персоной» пользовался и сам Уэллс.

С чего начинается человек?

Что порождает те или иные его поступки?

Каждый из нас вольно или невольно приукрашивает обстоятельства своей жизни (вот она, юнговская персона), но Герберт Уэллс о детстве своем в «Опыте автобиографии» попытался рассказать без прикрас. Пусть убого выглядел провинциальный Бромли с его колодцем святого Блэза, рано или поздно там должен был появиться свой писатель. Американский писатель Уильям Сароян в крошечном рассказе «Гренландия» пришел в свое время к мнению, что литература – это не столько дар и не столько мастерство, сколько край, местность, неизбежность, из которой ты никогда не можешь вырваться. Если ты родился в Гренландии (или в Бромли, –