Пепел - стр. 19
«Э-е-х-х, Пасха, гу-гу, Пасха кр-рас-сная,
Эх, маруха ты моя, р-распрекр-рас-сная!» —
и далее шла уже совсем непотребная похабщина, что вызвало неописуемый восторг и хохот всей ватаги.
Когда развеселая публика скрылась за снежной завесой, рядовой Хлопов произнес со вздохом:
– Эх, жаль мечту мою в Неву кинули. На всех бы их хватило, там магазин емкий.
С таким же вздохом полковник ответил:
– Сам говорил, что на всех не хватит. Слушай, а зачем они пулеметными лентами от «Максима» обвешиваются?
– Это, Ваше Высокоблагородие, велика тайна есть: себе, ведь, в тяжесть, другим в насмешку, а – таскают! Может это у них как талисман или документ? Лентой обвешался – свой.
И там, за метельным вьюжевом, куда скрылась орава и откуда неслись утихающие визгливо скрипящие звуки гармошки и выклики народного хора восторженных, почудилась полковнику долговязая полукурчавая фигура в полуштатском с тоску наводящими томными глазами. Призакрыв глаза, фигура слу-у-ушаетпрекрасную музыку революции в исполнении народных хористов с созревшей злобой, которую, наконец, дождались…
Глава 7
– А знаете что, Ваше Высоко…
– Да хватит тебе! Ты мне больше не солдат, я тебе не командир, и, раз так, то я тебе теперь просто Иван – я ведь тоже Иван. Тем более, что ты постарше меня, а происхождение у нас с тобой одинаковое, оба не дворяне.
– Ну тогда… да я вот о чем, Иван, а давай, все-таки, на расставание…
– Навсегда?
Оба рассмеялись.
– Как Бог даст. Давай все-таки «протрем оптику», а? А то без протирания сего… очень уж хочется, чтоб ослепла она, чтоб не видать ничего этого. Жаль, заесть нечем. Просфорами нельзя, а у меня, кроме просфор – ничего.
– А у меня вообще ничего. Обойдемся.
Первая «протирка», под общий смех – за знакомство. Вторая – о здравии Царской Семьи. Третья – чтоб под «восторженными» земля разверзлась.
А перед четвертой полковник (хоть и Иван, а полковником-то остался) спросил угрюмо:
– Слушай, а ты пятый год помнишь?
– Да кто не младенцем тогда был, кто ж его забудет? Помню. Поучаствовал даже.
– На чьей стороне?
Едва шкалик не выпал из рук Ивана Хлопова от такого вопроса, и он удивленно уставился на «сопротиральщика».
– Чего так смотришь? А я мог быть на той стороне, чуть-чуть оставалось. Против бы своего отца. Он у меня городовым был. Только не таким, как этот. Убили его… На его похоронах вся Пресня была, мы – пресненские…
– А мы – москворецкие, маросейские.
– Ну, давай, что ли, за Москву нашу, матушку. Как-то там сейчас?
– Да, говорят, так же.
– Так давай, чтоб было не так же.
– Ух… нее, на протирку вот эдаким оптика «Карл Цейсс» точно не рассчитана, каску расшибет, а от протирки… ыи-к… сломается…
– Так вот, – продолжил полковник. – На панихиде по отцу священник слово сказал. Имя его забыл, а лицо на всю жизнь запомнил. Не знаю, жив ли, он уж тогда стареньким был. Монах из Николо-Перервинского монастыря. Он тогда сказал, что похороны эти – торжество Православия. Остальное не запомнил, да и слушал в пол-уха, слезы душили, все на отца смотрел… а вот это запомнил.
– А так и есть, коли всем миром в Царство Небесное провожают за Веру, Царя и Отечество убиенных, оно и есть торжество. Эх, нам бы так…
– Сзади трубой по голове?
– А чем труба хуже пули? Или меча, коим мученикам головы отрубали? Это, ежели, конечно, за Веру, Царя и Отечество. Ну, Царя больше нет, Отечество… за землю если, а за таврических – избави, Бог! Осиновый кол всем ихним защитникам… Однополчан наших жалко…