Пепел и песок - стр. 24

– Совсем? Странно. Это же ваш кормилец.

– Он, кажется, говорил, что вырос в Высотке на Котельнической.

ШШ переглядываются, по-гусиному улыбаются друг другу.

– Это он наврал. Он вообще много врет о себе. Непонятно – зачем.

Строитель-азиат в шапке с эмблемой ЦСКА бредет мимо и шепчет хокку:

Йорген следует дальше, к небольшому пруду с деревянным мостиком, ШШ – за ним. Йорген показывает трубкой на пруд, рассказывает древние истории, но мы уже его не слышим. Пусть вступит музыка, тот же Шопен, Шуман, Шнитке – ни шута в ней не шарю.

Я расскажу о Йоргене вкратце, не утомляя деталями, – так, пунктирно, вишневыми косточками. Хотя бы в знак благодарности за то, что он научил меня этому сложному термину кинодраматургии – «гур-гур».

Его отец был великий советский режиссер, а мама, что жива и ныне, – великая советская актриса. Бездонная квартира на Поварской, английская спецшкола № 20, две домработницы, папины эпохальные запои, мамины грузные брильянты. Но Йорген сопротивлялся, шел против ветра с Мосфильмовской улицы, против кинопроб и папиных друзей, что говорили: «Давай к нам в Щуку, во ВГИК, куда хочешь, примем сразу!» И вдруг поступил на биофак. Рыб он любил больше, чем людей. Писал кандидатскую о чудо-юдо Рыбе-кит, но однажды случайно всплыл на съемочной площадке друга-режиссера, попавшего под чары кокаина, пришлось помочь: немногословные спонсоры из Тольятти обещали закатать в целлулоид всех, вплоть до старушки-гримерши. Йорген задержался на неделю, потом на месяц, потом навечно. Но до сих пор он счастлив не тогда, когда треть бюджета сериала потайными банковскими коридорами проводит на свой счет, а когда один, с аквалангом, уходит на корм добрым рыбам.

Катуар упирается носом в мою шею. Она лежит на мне почти без дыхания, обхватив руками и ногами, как обломок реи корабля-призрака.

– Где ты была, Катуар?

– Там-сям.

– Где? Где? С очередным модным дизайнером?

– Нет, не волнуйся. Почему у тебя совсем нет дома книг?

– Они мне уже не нужны. Только сбивают с толку.

– Ты начал писать вторую серию?

– Бесишь, бесишь! Какая серия, когда не было тебя?

– Не начал? А я принесла крем для рук и еще для лица, можно их поставить в ванной?

– Можно. Можно! К тому же я выбросил все старые щетки, чтобы не приставали с глупостями к твоей зеленой принцессе.

– Как хорошо! А я постеснялась тебе это предложить. Вдруг каждая для тебя что-то значит.

– Нет, ничего. Никакой подоплеки. Это даже не реквизит. Я забываю выбрасывать, а Роза думает, что так положено у сценаристов.

– Мои кремы не будут ее смущать?

– Роза будет счастлива, расцветет. Скажи, Катуар, это знак?

– Какой знак?

– Что ты остаешься?

– Это все мур-мур. Или как там?

– Гур-гур…

Йорген и ШШ уже в беседке. Филипинка в кружевном переднике ставит на стол самовар, дым уносится сквозь решетку беседки, через неподкупный забор, к олигарху, на соседний участок с пальмами и черепахами.

– Так чем же так хорош этот ваш Федор Кузьмич? – Йорген зевает. – Что такого он натворил, что всем покоя не дает?

ШШ улыбаются, принимая из рук филипинки фарфоровые чашки с чаем лунного цвета и на два голоса затягивают печальную повесть:

– Федор Кузьмич возник ниоткуда. В 1836 году в Пермской губернии арестовали старика, у которого не было с собой никаких документов.