Пекинский узел - стр. 40
В очередной раз, проводив Му Лань с братом до ворот духовной миссии, Николай печально подумал о том, что он и в самом деле не принадлежит себе. Он присягал на верность царю и Отечеству. Вот им он жизнь свою и посвящает, а любовь… любовное чувство к иностранке… это сугубо личное, эгоистическое дело, далекое от долга.
Вот и отец Гурий говорит: «Где долг, там святость». Всё остальное суета сует и томление духа. Томление духа… как это верно и точно. А еще, конечно же, бунт крови… «Надо сдержать себя, сдержать во что бы то ни стало, – приказывал себе Николай, когда видел улыбку My Лань. – Скрепить сердце, наложить оковы на уста. Безмолствовать, но помнить. Помнить, что люблю… люблю, как брат, чисто, светло. Кротко, тихо, нежно, с молитвой о благе её».
И чем больше он убеждал себя в необходимости молчать и помнить, любить, что называется, вприглядку, тем безотчетнее хотелось говорить восторженно и страстно, терять рассудок и касаться, касаться её… целовать. Это как чудо, как возвращение в рай. Теперь он знает, что это такое: преображение души.
Он вспоминал, как шёл рядом с My Лань и сердце его ликовало. Он был счастлив. Вдыхал пьянящий аромат весны и чувствовал, как зыбится, уходит из-под ног земля, а вместе с ней – тревоги и заботы. Деревья, люди и дома казались радужно-возвышенными, чудными.
Вчера Игнатьев и Му Лань пили чай в покоях отца Гурия и не сводили глаз с друг друга.
– Я радуюсь любой минуте нашего общения, – дрогнувшим голосом сказал Николай и осекся. Когда сердце охвачено страстью, пылает, любой костер покажется сугробом, ледяной глыбой, а язык не подчиняется рассудку.
– Я чувствую, – пролепетала My Лань, испуганно кося глаза с зелёной искрой. – Но я не знаю, хорошо ли это?
– Хорошо, – проговорил он. – Что же тут плохого? – Они уже довольно легко понимали друг друга. – Вы меня знаете, я человек публичный. Обиды вам не причиню. Прошу вас навещать меня почаще. Может статься так, что я скоро уеду.
– Хорошо, – согласилась она, – девушка может быть глупой, но юноша должен быть с сердцем.
Николай улыбнулся. Он давно уже не чувствовал себя юнцом.
– Вы дороги мне и приятны.
– Я вам верю, – по-прежнему не поднимая глаз, ответила My Лань. – Мне кажется, я знаю вас всю жизнь.
Услышав это робкое признание, он едва не воскликнул: это чудо! Она призналась в том, в чем должен был признаться он, уже на второй день их знакомства поймавший себя на мысли, что ничего, в сущности, не зная о Му Лань, он знал о ней всё: он её любил. Сказала так, словно прочитала его мысли.
Восторг и нежность переполняли его, и он улыбался даже тогда, когда её не было рядом. Вспоминал её и улыбался.
Каждый день приносил радость. Но сегодня… сегодня пришла почта из Петербурга. Инструкция Горчакова предписывала Игнатьеву исполнить то, что он задумал: перебраться на русский корабль и поселиться в Шанхае. Сойтись с посланниками Англии и Франции. Прочитав должностные бумаги, он велел собирать и упаковывать вещи.
– Лев Фёдорович, – сказал он капитану Баллюзеку, – купите лошадей для казаков и две повозки. В Печелийском заливе нас ждёт клипер «Джигит».
– МИД одобрил ваши планы?
– Одобрил. И даже позволил принять звание посланника.
Больше всех обрадовался отъезду секретарь Вульф. Он распахнул створки окна и жадно вдохнул аромат медоносных цветов.