Патриарх Никон. Загадки Раскола - стр. 24

Увы, затея с треском провалилась. Двадцать семь участников прений, отвергнув притязания благовещенского протопопа, постановили: «Как бы[ло] при прежних святителех митрополитех и патриархех, по всем приход[ским] церквам божественной службе быти по-прежн[ему], а вновь ничево не всчинати». И что же Ванифатьев, смирился с финалом, фактически запрограммированным? Никак нет. Наоборот, впал в бешенство. «Муж благоразумен и… добродетелен» не постеснялся обругать и выбранить почтенных старцев, отстоявших, между прочим, позицию большинства москвичей, а в принципе всей страны. Однако большевик – всегда и везде большевик. Кто не с ним, тот против него. Несогласные и вовсе – враги народа, по терминологии отца Стефана, «волки», «губители» исконного православия. Судя по жалобе патриарха и архиереев на высочайшее имя, оскорбительная для них сцена разыгралась в присутствии Алексея Михайловича и выглядела продолжением нравоучительного урока, когда главный протопоп России посетовал юному монарху на то, что «в московском государстве нет церкви Божии»!

Никон предлагает новые богослужебные книги. Художник АД. Кившенко

Обиженное духовенство хотело засудить Ванифатьева по статье Уложенной книги о хулении «соборной и апостольской церкви», за что полагалась смертная казнь. Впрочем, на духовного отца государя, по совместительству фактического первого министра, она не распространялась. К тому же для первого министра вполне естественно именно так отреагировать. Если же еще учесть, что патриарх Иерусалимский Паисий в Москве не только за единогласие выступал, но и за Богдана Хмельницкого слово замолвил, то нервный срыв отца Стефана нетрудно и понять, и простить…

Интересно, что о позиции Никона в те дни, по сути, ничего не известно. Особой активности он, похоже, не проявлял, пассивно поддерживая своих старших и более энергичных товарищей. Однако Новоспасский архимандрит явно задумывался о том, насколько церковная реформа Неронова и Ванифатьева целесообразна и вообще реальна в условиях России. Задумывался и приходил к выводам, сулившим мало утешительного его коллегам-реформаторам.

1 декабря 1648 года в Посольском приказе расспросили трех «черных попов» с Афонской горы – Петрония, Палладия и Сильвестра, которые предупредили царских дьяков о скором прибытии в Москву патриарха Иерусалимского Паисия. Впрочем, духовника царя Стефана Ванифатьева встревожило не это, а факт сопровождения греческого архипастыря от молдавских границ до городка Веницы (Винницы) неким полковником гетмана Хмельницкого, который из Винниц умчался куда-то один, оставив патриарха дожидаться своего возвращения. Протопоп сразу заподозрил неладное – попытку запорожцев через одного из вселенских патриархов убедить Алексея Михайловича ввязаться в войну с Польшей. Надежду на то, что едет самозванец, рассеял второй расспрос афонских старцев 19 декабря. Их описание («ростом… средним, в плечах широк») совпало с внешними данными того, кто ранее под сим именем посещал Москву.

Напомню: весной 1648-го Б. И. Морозов со дня на день ожидал с Украины курьера с просьбой о помощи от восставших запорожцев и казаков. После смерти короля Владислава IV у них не оставалось выбора, как обратиться за подмогой к России. И они обратились, но опоздали всего на две с половиной недели. Хмельницкий узнал о кончине монарха 3 июня в Белой Церкви (юго-западнее Киева), 8 июня принял решение искать союза с московским государем, а не с турецким султаном и в тот же день отправил в Москву гонца, который примчался в российскую столицу 19 июня. Ровно через неделю после отъезда Морозова в ссылку в Белозерский монастырь. На волне народного бунта правительство возглавили другие люди, и прежде всего Стефан Ванифатьев – убежденный противник любой войны, а с Польшей особенно. Почему? Потому что война – не лучшее время для осуществления церковной реформы по программе Неронова. То, как она проводилась, мы видели выше. Защитить ее от внешнеполитических бурь Ванифатьев и постарался в первые же дни нового правления, когда, во-первых, проигнорировал призыв Хмельницкого, во-вторых, протолкнул на пост думного дьяка Посольского приказа не единомышленника Морозова – дьяка Ерофея Иванова, прославившегося позднее под именем Алмаза Ивановича (Алмаза Иванова), – а М. Д. Волошенинова, пацифиста, под стать самому Ванифатьеву.