Патриарх Филарет. Тень за троном - стр. 17

При раздаче чинов после венчания нового царя на царство нельзя было обойти Романовых. Годунов и тут явил свой подлый нрав, дав боярство Александру Никитичу Романову последним в списке, начинавшемся с целого выводка Годуновых и их друзей. Хуже того – брат Фёдора Никитича Михаил получил чин окольничего.

Чтобы понять всю оскорбительность этого «повышения», следует учесть, что знатнейшие роды имели привилегию жаловаться в бояре прямо из стольников, которыми становились при поступлении на службу. Промежуточные чины – думных дворян и окольничих – были введены специально для постепенного приема в Боярскую думу полезных, но менее родовитых людей. Сама мысль, что человек, имеющий право на место в Думе «по роду», получит его «по службе», была непереносимо унизительна для знати.

Поэтому главное, что обращает на себя внимание в этих историях, – безмолвие Фёдора Никитича Романова, не только не возмутившегося публично, как сделал бы всякий родовитый человек, но даже не подавшего вида, что оскорблен. Это и было пощечиной Годунову, в изумлении обнаружившему, что он неспособен оскорбить Романовых. Своим поведением Романов показал, что с высоты его происхождения милость или немилость Годунова не имеют никакого значения.

На Руси такого ещё не бывало. Именно с этого момента Романов в глазах русской знати оказался безусловным претендентом на престол. Каждый дворянин, с младых ногтей знакомый с местническими обычаями, с полной ясностью усвоил смысл поведения Фёдора Никитича.

Но и совать голову в петлю Романов не хотел. Он не сделал ни одного жеста, могущего стать формальным поводом для царского гнева. Год за годом Фёдор Никитич заседал в Боярской думе и безропотно занимал все места, указанные царём. Чем ниже были эти места, тем громче приветствовали его на улицах москвичи, не меньше аристократов оскорблённые тем, что в Московском государстве правят татары.

Скрепя сердце Годунов должен был внешне демонстрировать «светлодушие» и «любительство» к Романовым, хотя над ними, как и над всеми знатнейшими фамилиями, постоянно висел меч. Он опустился на рубеже веков, когда царь Борис взялся расчищать путь к трону для своего сына от всех действительных и мнимых опасностей.

Описывая состояние русского общества на плавном переходе от Великого разорения к Смуте, историки-материалисты обращали особое внимание на закрепощение крестьян и усугубление рабства холопов; на ужасающий голод, когда озверевшие люди в буквальном смысле слова ели друг друга, матери – детей и дети – родителей; на свирепые эпидемии, косившие остатки населения и превращавшие города в пустыню; на обострение всех социальных противоречий, в том числе между обнищавшими дворянами и богатыми вотчинниками.

Современники больше ужасались другому – повреждению нравственности, распаду общественной и личной морали, торжеству злодеяний над добродетелью. «Страшно было состояние того общества, – констатировал тонко чувствовавший настроения рубежа XVI–XVII веков великий историк С. М. Соловьёв, – члены которого при виде корысти порывали все, самые нежные, самые священные связи!».[25]

Выгода преумножения личного богатства и укрепления общества свободных людей, прославленная в «Домострое» новгородского попа XVI в. Сильвестра, трансформировалась в нищей стране в выгоду обогащения и возвышения за счёт захвата чужих прав и имущества. «Водворилась страшная привычка не уважать жизни, чести, имущества ближнего», – сокрушался С. М. Соловьёв. А как же иначе, если больше половины населения страны было уничтожено при участии или на глазах у чудом выживших, твёрдо усвоивших истину Ивана Грозного: «Кто бьёт – тот лучше, а кого бьют да вяжут – тот хуже»?!