Пастырство - стр. 25

Я хочу вам дать пример такого глубинного принятия человека. Пример этот не из христианского мира, а из книги еврейского богослова Мартина Бубера, которую он составил из рассказов о секте хасидов. Речь идет о молодом раввине Зусе, ученике одного из больших наставников своего времени. Он сознавал греховность, которая в нем самом качествовала и охватывала и людей вокруг, и обратился к своему наставнику с просьбой умолить Бога дать ему зрение человеческих грехов; и Господь ему это даровал. И случилось, что пришел купец просить наставления и помощи у его собственного наставника, и молодой Зуся его вдруг увидел во всем его грехе и, исполненный негодования, прогнал: «Как ты смеешь, весь погруженный в грех, прийти к такому святому человеку, как мой наставник?». Тот ушел. Наставник позвал Зусю и спросил: «А не приходил ли сегодня купец ко мне?». – «Да». – «И ты его прогнал?». – «Да». – «Так знай, что это была его последняя надежда». Молодого раввина охватил такой ужас, что он стал просить своего наставника: «Умоли Бога, чтобы Он у меня отнял этот дар!». А наставник ответил: «Нет; дары Божии неотъемлемы. Но я попрошу Бога дать тебе другой дар: чтобы при виде чужого греха ты его воспринимал как свой собственный, потому что и ты, и твой ближний – одно». И это опять-таки совершилось.

Как-то Зуся в своих странствованиях пришел в какую-то харчевню и спросил, есть ли место помолиться. Содержатель харчевни удивился, что человек приходит и о молитве спрашивает. Он дал ему уголок, а сам с любопытством стал за дверью слушать, как же этот человек молится, раньше чем отдохнет, раньше чем поест. И вдруг он слышит, как молодой раввин начинает исповедоваться Богу вслух, исповедуя всю жизнь его, харчевника. Того объял неописуемый ужас, потому что это было не описание чужой жизни: раввин исповедал все его грехи как свои собственные. И этот человек переломился, заплакал, раскаялся и переменил жизнь. И когда впоследствии Зусю спрашивали, как он может перевернуть душу другого человека, он говорил: «Когда ко мне приходит человек, я вижу его греховность, и воспринимаю ее как свою собственную, и погружаюсь до самого дна этой греховности, и начинаю каяться; и так как я стал единым с этим человеком, то и этот человек начинает каяться, и мы оба меняемся».

Пусть это рассказ о хасидах, но разве это не пример для нас? Когда мы стоим и исповедуем человека, разве мы не могли бы перевернуть его душу, если бы были в состоянии его слушать и плакать над ним, как Христос над Лазарем, плакать своими слезами о том, что мой брат умер; плакать слезами своего покаяния о его грехе, потому что это мой грех: ибо в любви, в тайне Церкви – тела Христова мы едины.

Я хочу еще сказать нечто о проповеди в том же направлении мысли. Самое жуткое, что можно себе представить в отношении проповеди, – это священника или архиерея, молодого или старого, который выходит поучать народ и говорит: «Вы… вы… вы…», – как бы предполагая, что это, конечно, к нему не относится: вы грешны, вы совершаете то, вы не так живете… Первое, что я бы сказал: надо перед народом провозглашать Божию истину, Божию правду, дивную и спасительную красоту Царства Божия, и делать это не надуманно, а из своей души. Один из Отцов Церкви сказал: если слово евангельское ударит в твою душу, оно ударит и в другое сердце (это не его слова, но в этом его мысль). И мне кажется, что, когда мы проповедуем, мы должны прочесть евангельский отрывок, воспринять его и поделиться с людьми тем, что этот отрывок совершил надо мной. Не говорить о том, что «с вами» должно случиться, а сказать: «Вот что говорит Евангелие, – и это Христос мне говорит». И если бы мы так проповедовали, если, когда произносим проповедь, мы стояли бы перед судом Христа, если бы мы стояли в изумлении перед красотой того, что нам раскрылось в евангельском чтении, и честно открывали это перед людьми, они могли бы на это отозваться. А когда мы строим проповедь так: «Ну да, я-то воспринимаю многое, но вы, конечно, этого воспринять не можете, и я вам это представлю в меру вашего понимания», – мы грешим против человека, против каждого присутствующего. В этой толпе может быть человек, бесконечно превосходящий нас духовно, который наши слова примет, как добрая земля принимает семя. Мы, может быть, придорожная почва, в нас, может быть, тернии проросли, а этот человек, возможно, все примет и принесет плод сторицей; но только при условии добротной, честной, правдивой проповеди.