Пастушья корона - стр. 26
Когда они бережно уложили тело в ивовую корзину, Тиффани отправилась в сарай за тачкой и лопатами, а нянюшка тем временем немного отдышалась. Вместе они погрузили корзину в тачку, пристроив лопаты по обе стороны от неё.
Тиффани взялась за ручки, чтобы катить тачку.
– Ты и твоя ватага останутся здесь, Явор, – сказала она Фиглю, когда он и его воины появились из многочисленных укрытий и выстроились перед ней. – Это дело карговское. Вам нельзя мне помогать.
Явор Заядло, шаркая, переступил с ноги на ногу.
– Но ты ж нашая карга, и Джинни ж… – начал он.
– Явор Заядло. – Тиффани взглядом пригвоздила его к месту. – Ты памятуешь всекаргу? Неужто ты хочешь, чтобы её тень являлась вам и… до скончания века указывала, что вам делать?
Фигли хором застонали в ужасе, Туп Вулли так и вовсе разрыдался и попятился.
– Тогда зарубите себе на носу: с этим делом мы, карги, должны сами управиться. – Тиффани повернулась к нянюшке Ягг: – Куда мы пойдём, нянюшка?
– Эсме отметила место в лесу, Тифф. То, где она хотела уйти в землю. Идём, я покажу, – ответила та.
Лес начинался сразу за садом матушки Ветровоск, но Тиффани пошла вслед за нянюшкой в самую глубину чащи, где в землю была воткнута палка, перевязанная красной лентой. Путь показался ей очень долгим. Нянюшка подала Тиффани лопату, и они взялись за работу. Утренний воздух дышал холодом. Копать землю – нелёгкая работа, но матушка выбрала место с умом, почва здесь была мягкой и рыхлой.
Наконец дело было сделано – большей частью, надо сказать, усилиями Тиффани. Нянюшка, мокрая как мышь (по её собственному выражению), тяжело оперлась на лопату и сделала большой глоток из своей фляжки, Тиффани подкатила тачку поближе. Вдвоём они мягко опустили ивовую корзину с телом в яму, отступили на шаг и минуту просто молчали.
Не говоря ни слова, обе они торжественно поклонились могиле матушки, а потом снова взялись за лопаты, чтобы засыпать яму. Шурх-шарк, шурх-шарк – падали комья земли на ивовую корзину с телом, и вот уже на месте ямы вырос холмик, скрыв под собой тело матушки. Тиффани стояла и смотрела, как крупинки почвы осыпаются вниз, пока последняя частичка не замерла на своём месте.
Пока они выравнивали холмик лопатами, нянюшка рассказала Тиффани, что матушка не хотела, чтобы над ней была гробница или склеп и уж точно не хотела никаких надгробий.
– Камень всё-таки нужен, – возразила Тиффани. – Сами знаете – барсуки, мыши и прочие звери что угодно разроют. И пусть это всего лишь кости, а не сама матушка, мне бы вот не хотелось, чтобы кто-то раскопал тело до…
– До конца времён? – подсказала матушка. – Послушай, Тифф, Эсме велела сказать тебе так: если хочешь увидеть Эсмеральду Ветровоск, просто оглянись вокруг. Она здесь. Мы, ведьмы, недолго оплакиваем усопших. С нас довольно и радостных воспоминаний. Вот что нужно хранить и беречь.
Тиффани вдруг захлестнули воспоминания о матушке Болен. Бабушка Тиффани не была ведьмой – хотя матушка Ветровоск с большим интересом о ней расспрашивала, – но, когда она умерла, её старую пастушью кибитку сожгли, а тело положили в глубокую, аж шесть футов глубиной, яму, вырубленную в меловом теле холма. Потом яму зарыли, а сверху положили дёрн, который перед этим аккуратно сняли, и вскоре уже ничто не напоминало о могиле, кроме четырёх вросших в землю железных колёс кибитки. Но место это с тех пор стало священным, оно хранило память. И не только для Тиффани. Всякий пастух, проходя мимо, непременно поднимал глаза к небу и вспоминал матушку Болен. Матушку, которая ходила по холмам тёмными ночами, и свет её фонаря выписывал причудливые зигзаги. Матушку, одобрительный кивок которой в этих краях ценили дороже золота.