Паштет из соловьиных язычков - стр. 2
Наклонившись туловищем вперед, он крикнул вниз:
– Сегодня ты без завтрака! Оближешь миску, сволочь! Если не разобьется…
Довольно хохотнув, он направился к колоде.
До встречи с жертвами оставалось еще несколько минут. Он вспомнил, что звали его раньше Марком Лицинием Крассом. И что дало это воспоминание? Ровным счетом ничего. Ведь тот, кого звали Крассом, давным-давно погиб, а пещерный затворник Марк продолжал жить. Вроде бы одно и то же существо, но не совсем. Как же это возможно?
Вдруг в глазах Марка потемнело. Но он не испугался, потому что привык. Так происходило всегда перед появлением огненных титров. И в этот раз они не заставили себя ждать. Воздух перед Марком соткался из множества оранжевых жгутов, и в небе возникла гигантская надпись:
КРАСС И ЛУКУЛЛ
Комедия
Прежняя жизнь не отпускала. В памяти тут же возникла дорожка, выложенная розовым камнем. Она бежала среди кустов роз и упиралась в большую беседку, построенную из идеально подогнанных мраморных плит. Там в удобном мягком кресле Красса ждал Лукулл.
Одет он был в парадную тогу, украшенную багровыми полосами, переплетающимися с геометрическим орнаментом синего цвета, что недвусмысленно давало понять – перед тобой находится триумфатор. В руках бывший полководец держал небольшую золотую чашу, наполненную какой-то коричневой жижей. Маленькой изящной лопаточкой (тоже золотой) он зачерпывал порцию массы, отправлял ее себе в рот и медленно двигал челюстями, закатывая при этом глаза и показывая всем своим видом, что в данный момент он испытывает неземное блаженство.
Красс, подходя ровным шагом, внимательно смотрел на Лукулла и в уме выстраивал линию разговора. Он знал, что хозяин беседки ему не рад. Луций Лициний Лукулл был ему врагом. Но случается, что интересы, переплетаясь, заставляют забывать о вражде. И сейчас Красс и Лукулл были нужны друг другу…
Марк шагнул в беседку. Лукулл проглотил порцию непонятной жижи, указал рукой на сплетенное из ветвей кампанской ивы кресло, находившееся по другую сторону столика, уставленного всякими яствами, и торжественно произнес:
– Привет, барыга! Садись и будь моим гостем.
– Здорово, хапуга! – не нырнул в пазуху за словом Красс, усаживаясь в кресло.
Лукулл, отправивший в рот очередную порцию коричневой массы, тут же поперхнулся, но быстро справился с собой, проглотил пищу и хрипло поинтересовался:
– Почему это я хапуга?
Красс не стал спрашивать, за что его самого обозвали барыгой, а просто ответил:
– Потому что в тот час, когда мы с Суллой сражались у Коллинских ворот, ты в Греции занимался чеканкой монеты и снабжением флота. И за это время у тебя вдруг вырос ценз. Откуда?
– Ничего подобного! – взревел побагровевший Лукулл.
– Тихо-тихо, – посоветовал ему Красс. – Не нервничай. А то сердце не выдержит. Вон, толстым каким стал…
Действительно, за последние четыре года, прошедшие со времени возвращения Лукулла из Армении, он из статного мускулистого человека превратился в грузного борова. Это было связано в первую очередь с тем, что Лукулл отказался от дальнейшей политической жизни и не претендовал более ни на какие должности, предпочитая наслаждаться жизнью. Но иногда, повинуясь непонятным рефлексам, он все равно воскресал и надавливал на всякие рычаги, позволявшие ломать другим людям хорошо сложившиеся схемы.