Парижский паркур - стр. 15
Немного пахнет сигаретами, однако дышать легче, чем внизу. Наверное, потому, что Ника распахнула форточку. Через форточку доносился шум поезда и стук колес: окно выходило на станцию. Я проследила взглядом за одним из поездов, потом отнесла фен в ванную.
Там умылась, тщательно вытерла лицо полотенцем (и только потом вспомнила о бурых пятнах), поразглядывала темные круги под глазами (еще бы, сегодня встали раньше шести утра) и крикнула Нике:
– У тебя зубная щетка в косметичке или в чемодане? Если что, могу поделиться, мне папа сунул запасную.
Она не ответила. Я вернулась в комнату и обнаружила ее за трельяжем сосредоточенно расставляющей в ряд пузырьки и тюбики из косметички. Брови нахмурены, губы плотно сжаты, спина сгорблена. Меня это насторожило, но я постаралась не выдать беспокойства.
– Так что? Лопать пойдем?
Она по-прежнему не отрывала взгляда от своих пузырьков.
– Я хочу побыть одна.
– Расстроилась из-за чемодана?
– Нет.
– Из-за того, что пришлось со мной жить?
Она промолчала. И я поняла – что да, она хотела жить одна.
– Ника, перестань! Это же весело – вдвоем жить! Я лично всю жизнь об этом мечтала! Это же так романтично – приехать в Париж с подругой, спать в одной комнате! Вечером помечтаем вместе.
Она взяла пузырек с лаком и принялась рассматривать его.
– Да чем я тебе не угодила? – разозлилась я.
– Я люблю порядок.
– В смысле? Я тоже люблю.
– Я люблю, чтобы все вещи лежали на своих местах. А у тебя в гостинице под Звенигородом был кавардак.
И она поставила пузырек на место. На то, откуда его взяла.
– Это творческий кавардак, – попыталась отшутиться я, но мне стало не по себе.
Ника никогда раньше не упоминала о любви к порядку. И вообще выглядела очень странно. Как будто она была шариком, из которого выпустили воздух.
Может быть, на нее так подействовала дорога? Или этот странный дом? Ведь до встречи с мадам Ника была абсолютно нормальной. Бодрой, насмешливой – как обычно.
Я решила дать ей отдохнуть. Если стану давить – ничего хорошего не выйдет. Как у моих родителей не выходит, если они пытаются на меня давить.
– Приляг, – ласково сказала я, – отдохнешь, а потом уже пойдем поищем, где перекусить. А я пока на балконе займусь йогой.
Если честно, никакой йогой я заниматься не собиралась. Это была жалкая попытка пошутить. Я надеялась, что Ника язвительно напомнит, что я собиралась бросить йогу, раз уж Зет бросил меня. И какая йога на балконе зимой, пусть даже и во Франции?!
Но Ника словно и не слышала. Я вздохнула и вышла на балкон. Позвонил папа.
– Да, папочка, все просто отлично! Пансион прекрасный, и мадам очень строгая! Тебе бы она понравилась!
Когда папа отключился, я вздохнула. Мне долго еще предстоит изображать радость в голосе? Будет тут хоть что-то радостное?
Я осмотрелась.
Балкон как балкон. Железные перила, обшитые желтыми пластиковыми листами, кое-где отошедшими от реек. Не застеклено, конечно. В углу пластиковый стул, на его сиденье – лужица грязной воды, в которой плавают прошлогодние листики.
По рельсам пронесся очередной состав, и я разглядела на одном из вагонов надпись в стиле граффити: «Love is everywhere!»[10]. Красивая такая, волнистая, заливка красная, контур зеленый.
– Забудешь тут про Зета, – мрачно пробормотала я.
Настроение у меня тоже здорово испортилось. И из-за Ники, и из-за странной мадам. И из-за того, что рисовать не хотелось. Как-то по-другому я представляла себе путешествие в Париж. Как-то более сказочно, что ли...