Парижские тайны. Том 2 - стр. 12
Возлюбленный Волчицы, догадываясь, что с какой-то непонятной целью его хотят вывести из себя, удвоил свою сдержанность.
Услышав визг собаки, которую ударил Николя, Марсиаль встал, отворил дверь из кухни, выпустил таксу наружу и снова вернулся к столу.
Это необъяснимое терпение, так мало отвечавшее обычно вспыльчивому нраву Марсиаля, озадачило его недоброжелателей… Они были изумлены и переглядывались с непонимающим видом.
Марсиаль, казалось, оставался совершенно чужд происходящему, он с высокомерным видом продолжал есть и хранил глубокое молчание.
– Тыква, убери вино, – приказала вдова дочери.
Та поспешно кинулась выполнять это приказание, но Марсиаль сказал:
– Погоди… я еще не кончил ужинать.
– Тем хуже! – прошипела вдова и сама убрала бутылку со стола.
– Ах, так!.. Тогда другое дело!.. – сказал возлюбленный Волчицы.
Он налил себе большой стакан воды, выпил, прищелкнул языком и объявил:
– До чего ж хороша водичка!
Столь непоколебимое хладнокровие распалило ненависть Николя, уже сильно возбужденного обильными возлияниями; тем не менее он еще побаивался начать открытую атаку, хорошо зная недюжинную силу своего брата; внезапно он закричал, в восторге от собственной выдумки:
– Ты хорошо поступил, подчинившись нашему обращению с твоей таксой, Марсиаль; тебе надо бы взять такое поведение за обычай; потому как ты подготовься к тому, что мы пинками выгоним твою полюбовницу, как только что выгнали твою собаку.
– Да, да… ежели, на свою беду, Волчица, выйдя из тюрьмы, вздумает заявиться сюда, – подхватила Тыква, догадавшаяся о намерениях Николя, – я сама надаю ей знатных оплеух!
– Ну а я заставлю ее нырнуть в тину возле лачуги, что стоит на остроконечном берегу острова, – подхватил Николя. – А коли она вынырнет на поверхность, я опять загоню ее в ил пинками моих башмаков… твою стерву…
Эта брань, адресованная Волчице, которую Марсиаль любил с дикой страстью, взяла верх над его мирными намерениями; он нахмурил брови, вся кровь бросилась ему в лицо, жилы на его лбу набухли и напоминали теперь веревки; и все же у него хватило самообладания, и он только сказал брату слегка задрожавшим от сдержанного гнева голосом:
– Слушай, поберегись… ты ищешь ссоры, а получишь такую выволочку, какой не ждешь.
– Я получу выволочку… от тебя?
– Да, от меня… и я угощу тебя почище, чем в прошлый раз.
– Как, Николя! – с деланным удивлением язвительно спросила Тыква. – Разве Марсиаль тебя поколотил?.. Подумать только! Матушка, вы слышите?.. Теперь меня больше не удивляет, что Николя так его боится.
– Он меня поколотил… потому что напал сзади! – крикнул Николя, побелев от ярости.
– Лжешь; это ты на меня напал исподтишка, и я тебе задал трепку, а потом мне тебя стало жаль; но если ты еще раз посмеешь говорить такие гадости о моей возлюбленной… слышишь, о моей возлюбленной… тогда уж пощады не жди… у тебя долго не пройдут синяки и следы от побоев.
– А если я захочу поговорить в таком духе о Волчице? – спросила Тыква.
– Я дам тебе пару затрещин для начала, ну а коли ты опять примешься ее оскорблять… я тебя так отдую…
– Ну а если о ней заговорю я? – медленно спросила вдова.
– Вы, матушка?
– Да… я.
– Вы? – переспросил Марсиаль, изо всех сил стараясь сдержаться. – Вы?
– Ты и меня поколотишь, не так ли?
– Нет, но если вы будете дурно говорить о Волчице, я вздую Николя; ну а так, как знаете… это ваше дело… да и его тоже.