Париж встречает дождем - стр. 8
Память у обеих была хорошая. Вера четко зафиксировала оговоренную на первой встрече цену за тур. Снежана – требование оплаты «налом».
Перед набором группы ее охватила паника: «А если не наберем? Ой, не наберем». К счастью, интуиция сработала: программа понравилась семейным парам с детьми. Численность группы, таким образом, почти в два раза превысила необходимый лимит. К тому же поездка совпадала с празднованием Дня взятия Бастилии, и «Эсперанс-тур» сделал на это ставку в рекламной компании.
До Парижа оставалось минут тридцать. Вера вытащила карточки с французскими фразами. Положила в карман поближе: кто знает, какие понадобятся? Как же она волнуется! От переживаний в который раз обратила внимание, что перестала чувствовать вкус еды. Что ела, что не ела – вкус не помнит.
«Господи, шасси выпущено. Земля! Париж!»
– Бонжур! – их конечно же встретили. Уфф!
Не выражая никакой особой радости, – а, что, собственно случилось? Все идет, как вам, господа туристы, и обещали, – Вера выдохнула и натянула на себя маску уверенного спокойствия.
Спустя много лет, она побывает в музее Д’Орсэ на выставке бельгийского художника Джеймса Энсора. Разочаровавшись в какой-то степени в человеческих отношениях, отгородившись от мира, обиженный и отверженный, Энсор принялся рисовать людей в масках. Вместо лица – маска. Она, полагал Энсор, отражает то, что люди стараются прятать, и прятать поглубже: гнев, злобу, лицемерие, страх. Так художник решил отомстить: знайте, человечки, кто вы есть на самом деле! Это было сильно. Дальше – больше: Энсор перешел на маски-скелеты. Вера интерпретировала такой переход по-своему: возможно, маска-скелет – и есть последнее обнажение, беззащитное, беспомощное, когда открывается скрытое, и показывает, кто есть кто. Это и есть самая честная человеческая маска. Впрочем, она читала противоположную критику тоже. Так или иначе, ее бы Энсор нарисовал под маской страха. Это было бы откровенно. Честно.
Страх поднимался прежде всего из-за чрезмерного, гипертрофированного чувства ответственности. Что, в свою очередь, можно объяснить желанием угодить всем, нравиться всем. А надо ли? Психоаналитики, вероятно, нашли бы здесь перекос, порылись бы в детско-юношеских годах, припечатав все то, что, с одной стороны, ей мешало (перфекционизм, например), с другой – двигало вперед.
По дороге в отель откуда-то из закоулков подсознания опять вынырнул страх: а вдруг их ждет помойка? Снежана уверяла, что отель расположен в центре Парижа. «Шарм франсэ», – она так часто это подчеркивала, что Вера уже стала волноваться, как бы та цену не повысила за «шарм». «Уи, д’аккор», – посмотрим на ваш шарм.
Отель назывался именем швейцарского города.
Однажды Вера остановится в Лозанне, в роскошном отеле паласе на берегу Женевского озера, и познакомится с его «достопримечательностью» – мадам Миллер. Перешагнув, что называется, преклонный возраст, мадам начала учить иностранные языки. Один, второй, третий… девятый, десятый. Она могла общаться на китайском, японском, арабском, всех европейских, русском.
Французская «Лозанна» оказалась довольно миленьким, уютным отелем. «Не палас, но и не сарай», – констатировала с облегчением Вера.
– Бонжур! Бьенвеню[6], – улыбчивый красавчик на рецепшн светился радостью, как будто всю свою французскую счастливую жизнь только и ждал группу русских туристов. –