Парфетки и мовешки - стр. 17
– Хорошая у вас мама была, редкая, можно сказать, женщина – и собой красавица, и умница, и талантливая такая!.. А голос-то, голос какой у нее был! Дай Бог, чтобы вы на нее во всем так же походили, как и лицом, и я вас тогда так же буду любить, как и ее любил.
– Я… я… постараюсь, мадемуазель… – робко и смущенно ответила Ганя.
– Что-о? Что вы сказали? – удивленно, не доверяя собственным ушам, переспросил генерал.
Ганя не поняла удивления старика. По привычке она, как и все маленькие, в разговоре со старшими почти к каждому слову прибавляла неизменное «m-lle». И чем больше дети боялись тех, с кем говорили, тем чаще вставляли это самое «m-lle», как бы желая подчеркнуть свою особую почтительность. В волнении Ганя не замечала, что и сейчас, повинуясь привычке, она вставила то же слово и объяснила себе недоумение дедушки неясностью своего ответа:
– Я, m-lle, обещаю постараться, вы и меня полюбите, m-lle, – взволнованно поправилась она.
– О-хо-хо! – расхохотался генерал, сообразив, в чем дело. – Ну, внучка, распотешила ты меня, старика, – переходя на «ты» и похлопывая Ганю по плечу, весело заговорил старик. – Ну какая ж я «мадемуазель»? Взгляни на меня, пожалуйста. Вот седьмой десяток на свете живу, сколько воинских чинов волею царскою переменил, но всегда оставался особою мужского пола, а ты вдруг меня разом в девицы пожаловала, о-хо-хо!
– Ха-ха-ха! – вторила ему Ганя. Ее страх вдруг сразу исчез, ей стало так легко, так хорошо с дедушкой, словно она знала его уже давно и так же давно любила.
«Какой он хороший! И совсем, совсем не страшно с ним… Должно быть он очень добрый, недаром мама его так любила, да и папа тоже… И я его буду любить», – решила Ганя, ласково поглядывая на старика.
Видимо, и ему девочка пришлась по душе:
– Славная ты, ей-Богу, славная! – весело сказал он и тут же обнял Ганю и крепко поцеловал, не обращая внимания на окружающих, с любопытством следивших за ними.
От этой ласки у Гани стало так радостно, так светло на душе, что, повинуясь охватившему ее порыву ласки, она припала горячими губами к руке старика.
– Что ты, что ты, детка? – растроганно заговорил он, чувствуя, как его сердце наполняется теплым чувством к ребенку. – И как это вышло-то нехорошо, что до сих пор мы не знали друг друга? Правда, внучка, нехорошо, а?
Ганя кивнула головой в знак согласия; от волнения она не находила слов.
– Это надо будет поправить, непременно наверстаем упущенное время. Теперь часто буду твоим гостем и думаю, что скоро мы с тобой станем большими друзьями… Согласна?
– Да, – тихо ответила Ганя.
– Ну вот и хорошо, а теперь расскажи-ка мне, хорошо ли тебе здесь, в институте?
– Мне хорошо, только по дому скучаю.
– Оно и понятно, – согласился старик, – никто к тебе не приходит… Да кому и приходить, когда отец за тридевять земель отсюда служит? Надо бы перевести его сюда, вот что… – неожиданно заключил он.
– Дедушка, милый, дорогой, переведите папочку, ведь вы все можете! – заглядывая старику в глаза, умоляюще зашептала Ганя.
– Ну, всего-то я не могу, – улыбнулся генерал, – а что удастся, то постараюсь сделать – очень уж ты мне понравилась, внучка, – откровенно признался он.
Ганя была буквально на седьмом небе, да и как же было ей не радоваться, когда ее дорогой папочка будет жить близко от нее, будет часто навещать, да и Викентьевна не забудет свою любимицу.