Параллельный катаклизм - стр. 36

– Все сожрали, сволочи! – сообщает он остальным. – Товарищ Ренат, возьмем их тепленькими и сытыми.

Все ржут, только кони тяжело дышат, а Джумахунов улыбается без улыбки.

И снова они врезаются в высокий кустарник, и нет ему конца-края. И опять шашки в ножны, а палец вблизи курка.

– Гони, Огонек!

Но вот она – гаубичная батарея. Пушкари зажмурились и зажимают уши ладонями – роковой момент команды «огонь!». Гахает так, что чуть не падает на ровном месте Огонек. А фрицы расплющивают глаза – уже видят, но еще не слышат, оглушенного, рокового грома «ура!».

А автоматные очереди уже высекают искры из их тяжелой, но не могущей защитить хозяев техники. А откуда-то из далекого-далекого угла выскакивают, шайтанами из табакерки, могучие деревянные воины, сами, без всякой помощи маленького Рената. Ему некогда оглядываться на них, но он знает – они здесь.

И если враг не сдается, его…

Кто-то сообразительный из орудийного расчета выбрасывает вверх руки.

Но первое правило необязательно.

Свистит, режет воздух заточенная сабля.

А освободительный поход набирал темп.

Заводы «Шкода». Чехословакия. Март, 1942 год.

– Так говорите, что не сотрудничали с фашистами? – Следователь улыбается так мило, что даже не соответствует застегнутой на все пуговицы гимнастерке, и говорит почти без акцента.

Марек Благович слушает его в некотором замешательстве: черт знает куда клонит этот русский. Но он все еще верит в разумное, доброе, вечное, ему только тридцать лет, из них под фашистами он прожил менее одной десятой, под коммунистами месяц – он еще не уразумел.

– Понимаете, гражданин следователь, – слово «товарищ» Благович некоторое время назад перестал употреблять, когда однажды укрывающая его благостная аура на мгновение рассеялась и он заметил перемену в лице следователя при пролетарской форме обращения. – Как я могу сотрудничать с фашистами, если я сам коммунист, вот уже два года скоро.

– Да, да мы в курсе, пан Благович. Но как вы объясните факт своей работы на заводе?

– Но ведь нужно было маскироваться. – Марек еще в большей растерянности. – Нужно в конце концов семью кормить. У меня двое. – Он заискивающе улыбается, возможно, впервые в жизни так наигранно.

– Вы в курсе, что после захвата Гитлером вашего производства выпуск танка «Прага» не прекратился, а даже возрос?

– Нет, по-моему, все-таки делать стали меньше. У вас неверные сведения, поймите…

– Это грозное оружие усилило агрессора. Вы знаете, сколько мы захватили их вблизи границы. У немцев они назывались «38(т)», я не ошибаюсь?

– Нет, все правильно, но ведь…

– А вы говорите, – шутовски грозит Мареку пальцем следователь. – Теперь вот просмотрите-ка эту бумагу и распишитесь, что вы ее читали.

Благович некоторое время читает, он все еще не верит, ему даже смешно. Вскользь, словно из амбразуры, он бросает взгляд на следователя, желая найти в его выражении улыбку: тот без юмора и без выражения смотрит на весенний пейзаж за стеклом. Стекла у них уже вставлены, отмечает вдруг Марек, нигде еще нет, а у них уже все чистенько, аккуратно, аж зло берет.

– Прочли? – вяло интересуется русский, не поворачивая головы.

Марек все еще постигает, желает проникнуть между строк, выловить скрытый смысл. Он переживает, как когда-то на экзаменах. Попался не тот билет.