Para Bellum - стр. 22
Просмотрев, Иосиф Виссарионович отбрасывал папку то налево, то направо. «Левые» громоздились на столе неаккуратной горкой, их скоро заберёт Поскрёбышев, бросит опять в тележку и увезёт, обрекая папки на архивный прах, а людей – на лагерную пыль. «Правые», их немного, штук шесть или семь, «Хозяин» откладывал аккуратно, даже поправил корешки, чтобы не торчали. Была в этом некая гротескность, или – аллегория. Мол, как с мёртвыми картонками, так и с живыми людьми будет. Над их судьбами ещё помаракует бывший абрек и большевистский боевик Коба, постоянно советуясь со старшим товарищем – вождём всех народов, мудрым политиком и государственным деятелем, лучшим другом всех достойных людей СССР, от свинарки и пастуха до великого пролетарского писателя, – Иосифом Виссарионовичем Сталиным.
Успенский вернулся в барак в пять утра, за час до подъёма. Под потолком горели тусклые «лампочки Ильича». Они с трудом разгоняли мрак и туман от испарений сотни тел, раз в неделю моющихся и меняющих портянки. Четверо коридорных, теперь без оружия, стали у входа, ещё столько же топали сапогами вслед за начальником. Остановились на условной, обозначенной Марковым границе. Углубляться в узкие проходы между ярусами шконок никому не хотелось. И воняет сильнее, и мало ли что кому-нибудь из заключённых спросонья в голову взбредёт. Не поймёт, кто перед ним, и ткнёт заточкой. Сколько в лагере шмонов ни проводят, иногда и по два раза в день, а острые железки не переводятся. Кого в БУР сажают, кого в карцер – и всё без толку.
– Суки, не спится им, поверки дождаться не могут, – матернулся Лось, поднимая голову, а начальник словно услышал.
– Заключённый Лось, – проорал Успенский, – ко мне!
– Вот падаль! Какого ему надо? – сплюнул тот и спустил ноги с верхней шконки. Прямо босиком, но в ватных штанах (редко и мало топят в корпусе) вышел в проход, доложил как положено: – Заключённый такой-то, литер Особого совещания такой-то, начало срока – с такого-то числа…
– Собирайся. С вещами. – Успенский махнул рукой по направлению к двери.
Краем глаза Марков увидел, как оживились, зашептались уголовники. В голос говорить при начальнике КВЧ не положено. Только если сам чего спросит. Решили, небось, что за Косого полковника в БУР забирают. А без него достать Маркова проще будет. На той же делянке поленом по башке, с понта падающим хлыстом зацепило. А Куцый зря языком не ляскал: сказал – сделает.
– Заключённый Марков, – вызвал начкультчасти следующего. – С вещами.
По отсеку уголовников прошелестел вздох злобного разочарования.
Но стояли тихо, вытянувшись у своих коек. С тревогой ждали, кого следующего дёрнут.
Марков перевёл дух. Снова вместе будут. Одному оставаться с этой кодлой ему не улыбалось. Правда, если на «политиков» лагерное начальство собралось повесить вчерашнюю драку, объявив их зачинщиками… Или Косой в больничке сдох. Хилый, гадёныш. И что, судить будут, за «лагерный бандитизм»? Тут статья уже уголовная, но на лишнюю десятку тянет. Задумаешься, а стоило ли за того непонятного очкарика так «подписываться»? Можно было бы поаккуратнее «поговорить». Урки, какие ни есть, а только урки, а вот почти все СТОНовские «начальнички, ключики-чайнички» были истеричными садистами. Гайку сорвёт, так и начальник не брезговал зэков до крови резиновым шлангом «охаживать». Лишний раз попадаться им на глаза не хотелось даже вохрам.