Папа для Ромашки - стр. 9

Он знает, что ли? Это поэтому он так себя ведет? Или дочку, это мою дочку? Я не понимаю, догадался или нет.

Обида окружает и давит грузом расплакаться и тоже сказать, что накопилось, но я молчу. Сдерживаюсь. Не спорю.

– Иди спать. – Кивает в сторону моей комнаты. – И я ни в одном своем слове не шутил.

– Спасибо, Рома.

– Там у двери сумка с вашими вещами.

Я молча киваю, забираю ее и возвращаюсь к себе.

За мной гаснет свет. Шаги наверх.

Как уснуть после такого. Он изменился. Очень изменился.

А может я просто не знала его другим? Так любила свою любовь к нему, что и не думала, что у него в душе. Все как-то поверхностно было. Все об одном и сводилось к постели. Как дорвались тогда друг до друга, а увидеть друг в друге смогли только худшее.

И он, и я.

Переодеваюсь в сорочку на бретелях. Залажу к Маше под одеяло.

И тону в ее аромате. Точнее не в ее, а в Ромином, которым напитана та самая футболка, в которой спит дочка.

Это невозможно.

Я в полумраке нахожу Машину пижаму с ромашками и спящую переодеваю.

Завтра верну ему эту футболку. А пока убираю ее подальше. Что не пахла и не волновала.

Маша даже не проснулась, развались звездой на двуспальной постели и спит без забот и хлопот.

В доме напротив выключается гирлянда, весь мир засыпает. Еще пара таких его выходок и я сбегу. Не знаю, в полицию пойду…

Вытираю руками слезы.

И что они сделают? Никто ничего делать не будет. Потому что никому не важны мои страхи за себя и за дочь, кроме меня самой. Или терпеть дальше?

Я поправляю на дочке одеяло и закрываю глаза. Надо спать.

На утро нахожу у Ромы пачку вскрытой овсянки. Больше ничего.

Ставлю варить. У него даже сливочного масла нет. Ни орешков, ни семечек.

Чем он вообще тут питается, не понятно. Я даже не знаю, можно ли мне готовить. Я ж, блин, не спросила разрешение.

Если бы он услышал мой ироничный тон сейчас, то сказал бы собирать чемодан. Улыбаюсь сама себе. Хотя бы в мыслях могу спорить с ним. Этого он запретить и проверить не может. А остальное как-нибудь стерплю.

Довариваю кашу, накладываю Маше в тарелку и иду будить.

Она уже крутится в кровати, просыпается.

– Привет, Ромашка. – Обвожу пальцев цветочки на ее пижамке. Щекочу, дочка смеется и переворачивается на живот, выставляет попку. Я целую свои любимые булочки.

– Мамацька, иси меня. – Маша зарывается в одеяло.

Мне приходится поиграть с ней, поискать.

– Зайка, пойдем кушать.

– Не хацю.

– Надо, малышка.

– Я хацю на уицу.

– Потом пойдем на улицу. Но сначала поедим.

Маша обнимает меня, потом целует и забирается на руки. Я подхватываю ее и несу на кухню. Сажаю на высокий барный стул и ставлю тарелку с овсянкой.

– Держи ложку, – протягиваю ей чайную.

Огромного желания есть мою кашу нет, но тут другой еды нет. Без вариантов. И надо будет попросить Рому купить продуктов.

Я опять лезу в холодильник. На самой нижней полке замечаю баночку с джемом. Хоть что-то, чтобы улучшить мой кулинарный шедевр.

– Будешь джем?

– Зем? – поднимает бровки Маша.

– Да, вот такой, – показываю ей баночку и, зачерпнув, на кончике даю попробовать.

– Ммм… я буду зем.

– Сейчас в тарелку отдельную положу.

Достаю тарелочку. И слышу за спиной шуршание и шаги. Оборачиваюсь на Рому. Он наливает себе в стакан воды, пьет.

Я зачем-то слежу за ним. Как дергается при каждом глотке кадык, как прикрывает глаза, как одна капля воды стекает по подбородку и падает на белую футболку. Там под тканью выпирает грудь.