Память, что зовется империей - стр. 4
<Такое впечатление и задумывалось>, – сказал ее имаго. Он был слабым привкусом помех на кончике языка, проблеском серых глаз и темной от загара кожи на периферии зрения. Голос на задворках разума, но не совсем ее: где-то ее лет, но мужской, и задорно-самодовольный, и рад оказаться здесь не меньше ее. Она почувствовала, как ее губы изгибаются в его улыбке – тяжелее и шире, чем комфортно мышцам ее лица. Они еще не привыкли друг к другу. Его выражения еще были слишком сильными.
«Проваливай из моей нервной системы, Искандр», – послала она ему мысль с шутливым укором. Имаго – то есть имплантированной, интегрированной памяти предшественника, наполовину обитающей в ее неврологии, а наполовину – в маленьком керамико-металлическом аппарате, прицепившемся к спинному мозгу, – не полагалось захватывать нервную систему без согласия носителя. Впрочем, в самом начале отношений согласие – штука сложная. Версия Искандра в ее разуме все еще помнила, что имеет тело, так что иногда он пользовался телом Махит как своим собственным. Ее это беспокоило. Между ними все еще оставалось расстояние – а пора бы уже стать единым человеком.
Впрочем, в этот раз он удалился легко: искрящая щекотка, электрический смех.
<Как пожелаешь. Можешь показать, Махит? Хочется еще разок полюбоваться>.
Опять взглянув на Город – уже ближе, и космопорт поднимался навстречу челноку, словно цветок из страховочных сеток, – она пустила имаго посмотреть ее глазами и ощутила прилив его восторга, как свой собственный.
«Что ты там видишь?» – подумала она.
<Мир>, – ответил имаго, который при жизни был лселским послом в Городе, а не звеном длинной цепочки живой памяти. Он ответил на тейкскалаанском, омонимом: одно и то же слово обозначало и «мир», и «Город», а также «империя». Уточнить невозможно, особенно на высшем имперском диалекте. Приходилось следить за контекстом.
У Искандра контекст был двусмысленным – к чему Махит уже привыкла. И терпела. Несмотря на все ее годы изучения тейкскалаанских языка и литературы, его владение находилось на качественно ином уровне – который достигается только после практики в языковой среде.
<Мир, – повторил он, – но и края мира>. «Империя – но и места, где империя заканчивается».
Махит тоже ответила на тейкскалаанском – вслух, потому что больше в челноке не было никого, кроме нее.
– Ты сказал бессмыслицу.
<Да, – согласился Искандр. – В мою бытность послом я привык говорить бессмыслицу. Сама попробуй. Это довольно забавно>.
В ее теле, один на один, Искандр пользовался самыми фамильярными формами обращения, будто они с Махит клонроды или любовники. Самой Махит не доводилось произносить их вслух. На станции Лсел у нее остался биологический младший брат – ничего более похожего на клонрода у нее никогда не будет, – но он понимал только язык станционников, так что говорить ему «ты» на тейкскалаанском было и бесполезно, и невежливо. На «ты» она могла бы обращаться к тем немногим, кто учился вместе с ней на языковых и литературных курсах – например, ее старая подруга и одноклассница Шарджа Торел поняла бы комплимент правильно, но Махит и Шарджа не разговаривали с тех пор, как Махит отобрали для того, чтобы стать новым послом в Тейкскалаане и принять имаго предыдущего. Причина их мелкой ссоры была очевидной и пустячной, и Махит об этом жалела – но исправить уже ничего не получится, разве что извиниться в письме из центра империи, который мечтали повидать и она, и Шарджа. То есть это вряд ли поможет.