Палач. Да прольется кровь - стр. 33
И, вернувшись к печальной причине их появления здесь, он настойчиво повторил:
– Итак, мадам матушка, вы позволяете?
Но мадам де Госбер все еще не могла решиться:
– Но она девственница, это же очевидно; ведь она не была замужем.
– По крайней мере, не была ли она… до этого… – осторожно произнес доктор из Брево.
Наконец аббатиса со вздохом ответила:
– Хорошо, я даю вам позволение, мессир. Делайте, что считаете необходимым, дабы выяснить все, что может быть полезным для моего расследования. Анриетта была не робкого десятка, и она согласилась бы с моим решением. Конечно… и я сама на себя сержусь за то, что вынуждена быть настолько неделикатной, – пожалуйста, расскажите мне все, что вам удалось выяснить. Но только мне одной.
– Вы можете быть в этом совершенно уверенной, мадам матушка, – заверил ее Мешо.
– Могу ли я почтительно настаивать, чтобы нашли ту самую веревку? – подхватил Йохан Фовель.
– Я сейчас предупрежу больничную сестру и распоряжусь, чтобы никто вас не беспокоил до окончания… освидетельствования.
Как только аббатиса ушла, пришедшие принялись за дело. В помещении царил смертельный холод: здесь не зажигали огня, чтобы не ускорить разложения останков. Мешо ритмично сгибал и разгибал окоченевшие пальцы и, казалось, ожидал инструкций Йохана Фовеля. Наконец он сказал:
– Я полагаю, что вы накопили много знаний об орудиях смерти и о разложении.
– Что верно, то верно. В конце концов, мой дорогой Мешо, смерть – это последняя дань уважения, которую дает жизнь людям нашего искусства.
Йохан Фовель пристально вглядывался в каждую черточку лица умершей. Он внимательно обследовал кожу вокруг глаз, показывая пальцем на малейшие признаки кровотечения, приподнял одну из рук Анриетты и удостоверился в гибкости пальцев.
– Rigor mortis[82] почти нарушено, – заметил он. – Добавим к этому, что в ночь убийства было довольно холодно, что задержало его возникновение.
– Что вы об этом скажете? – осведомился доктор Мешо.
– Предположим, она скончалась чуть менее двух дней назад. Впрочем, нельзя этого точно утверждать, так как тело нашли позавчера ранним утром. Единственное заключение, которое можно сделать с большой осторожностью, – она была задушена незадолго до этого. Давайте теперь разденем ее, – предложил он. – Так как мы не сможем сделать даже частичное вскрытие[83].
– Какая невероятная жестокость, – бросил Антуан Мешо, засунув себе руки под мышки в надежде хоть немного их согреть.
Йохан предпочел оставить это замечание без ответа. Он испытывал к своему собрату дружеские чувства и большое уважение. В то же время Мешо был человеком их профессии. Для него были важны не столько причины, сколько последствия. Фовель был абсолютно убежден, что, когда наконец Наука получит свободу, человек начнет двигаться вперед гигантскими шагами. Не останется ничего необъяснимого, развеются самые ужасные страхи – например, те, которые ему внушают, чтобы держать в состоянии выгодной другим тупости и слепой покорности. Но Наука лишь делает первые шаги, довольствуясь бессмысленными суевериями, чему способствовало отсутствие научных догм и авторитетов. В сущности, доктора и врачи были не столько учеными, сколько деревенскими фельдшерами, знакомыми с анатомией скорее опытным, эмпирическим путем. Фовель нередко приходил в отчаяние: даже цирюльники и палачи, которых все презирают, и те лучше них могут облегчить страдания больного.