Пагубная страсть - стр. 9
– Я его не встречал, – признался Агапов. – На том берегу его многие знают. Рыжим зовут. Ты, главное, ночью сиди смирно, на улицу не выходи. Он – явление безобидное, пока не вторгнешься на его территорию.
Кривцов последовал совету Агапова. Ходил по клубному залу в носках, одолжил у Скарбалюса наушники. Чтобы отстраниться от неприятных звуков, включал бывалый видеомагнитофон. От водки не отказался, но значительно урезал норму. После девяти вечера Кривцов задергивал шторы, гасил свет, о перекурах на улице и вовсе забыл. Засыпать на дежурстве он не осмеливался, трескучим храпом боялся привлечь внимание Рыжего.
Пулеметные трели Кривцов издавал регулярно. Лида боролась с этим неудобством проверенным методом. Она успокаивала сожителя натренированным ударом в ребро. Кривцов сдержанно реагировал на тычки подруги, но иногда, выдернутый из тисков кошмарного сна, вскакивал на кровати и, как голливудский актер из нашумевшего триллера, тяжело и часто дышал, утирая со лба испарину краем одеяла. Он ненавидел сны о спортивном прошлом, которое бездарно закончилось в одночасье, а следом под откос пошла вся его жизнь.
Последние три года Кривцов жил без Лиды. Больше никто не толкал его по ночам, никто не посылал за бутылкой на тот берег. Кривцов прекратил писать унизительные долговые расписки в убогом магазине, обещая заплатить за водку через неделю. Найти горючее на одного потребителя он мог без труда и на своем берегу.
Ближайшим соседом Кривцова был Скарбалюс. В Рыбацкое его родителей занесло после войны. Отец Йозаса сотрудничал с лесными братьями. После капитуляции Германии снабжал их продуктами и теплыми вещами. Попался Скарбалюс-старший с поличным во время облавы. В лесной чаще, у схрона, в котором он прятал провизию для отряда, в него вцепились овчарки. Следом подоспели поисковики. Семье отца маячила депортация в Сибирь. Йозас не рассказывал, как родители избавились от преследований НКВД. В Рыбацком Скарбалюсы, бежавшие из Литвы, смешались с переселенцами, направленными восстанавливать частицу приморской территории Восточной Пруссии, включенную в состав Советского Союза по решению Потсдамской конференции. В невзрачном поселке Скарбалюсы осели, под боком у родины.
Йозас жил один в родительском доме. Жена с дочерью и сыном давно переехали в Каунас. Городов Скарбалюс не признавал. Выросшему на лоне дикой природы, у тихой воды, ему хватало приглушенных красок залива, бесконечной, но тупиковой свободы с примесью житейской горечи и раздумьями о прожитом по вечерам.
Ему было немногим за пятьдесят. Под два метра ростом, в засаленной кепке, надвинутой на густые колючие брови, неизменно в клетчатой фланелевой рубашке, он смахивал на работягу, занятого с утра до ночи своими делами. С окружающими Йозас долгих бесед не разводил. Пил по настроению, пил немного и быстро, и неожиданно уходил, бросая компанию в разгар громких застолий. Дома посиделок не устраивал. Выращивал овощи, собирал лесные ягоды, сушил на зиму грибы. В уютном жилище Скарбалюса царили чистота и порядок. Кривцов всегда отмечал это, когда выбирался к соседу из своих обшарпанных апартаментов.
Жена Скарбалюса когда-то работала учителем пения в школе. Увлеченная классической музыкой, она собрала большую коллекцию пластинок. Летом Скарбалюс открывал окна, и по пустынным окрестностям растекались торжественные звуки органа, трещал и шипел затасканный винил, а за белыми шторами в зеленый горошек с улицы просматривался грузный силуэт хозяина дома. Непонятно, что преобладало в этом поклонении Баху: ностальгия по уехавшим родным или любовь к классической музыке, привитая спутницей жизни?