Падшие в небеса.1937 - стр. 30
– Чему? – зло спросил Клюфт.
– Ну как чему? – развел руками Митрофанов. – Одним перевертышем у нас в редакции меньше… – Димка попятился назад.
Его толстенькое тело неуклюже плюхнулось на стул. Митрофанов трясущимися руками, как заметил Клюфт, достал папиросу. «Этот-то что волнуется? Неужели Димке так радостно, что арестовали Самойлову? Ему-то что от этого? На ее место Димку никогда не посадят. Кишка у него тонка! Слаб он еще в журналистике! Он-то, почему так взволнован? Словно он боится чего?» – рассуждал Клюфт.
– Дим, а почему ты сказал: одним перевертышем меньше в редакции. Что, по-твоему, есть еще кто-то?
– Нет, просто я так, для слова, – испуганно забормотал Митрофанов. – Мало ли! Вдруг еще вражины есть? Затесались тут, понимаешь, среди нас! – Митрофанов пыхтел папироской, неловко держа ее двумя пальцами, часто затягиваясь.
– Хм, Дим, а если Ольга Петровна не виновна? Если это просто ошибка? Если это просто нелепая и гнусная провокация? Ты не допускаешь? Как ты потом в глаза ей смотреть будешь?! Когда она вернется?
Митрофанов надулся, как хомяк. Он опустил глаза в пол и зло пробурчал:
– Не вернется. Наши органы не дураки. Там не дураки сидят! Они кого попало арестовывать не будут! Если арестовали эту Самойлову, значит, есть за что! А вдруг она шпионкой была? А?! Как тогда?!
– Хм, Дим, а ты не боишься? Ведь ты с ней постоянно болтал. Просил ее научить тебя писать так же, как она?! Бегал к ней! Она тебя чаем поила! А вдруг и на тебя подумают? Вдруг и ты чего ей взболтнул там при беседах ваших, – зло, ехидным голосом спросил Клюфт.
Он с презрением смотрел на Митрофанова. Тот, скукожившись, вжал голову в плечи и был похож на разжиревшего и замерзшего воробья, сидящего на жердочке. Его руки тряслись. Но через секунду Димка выпрямился и, вскочив, зашипел, как змея:
– Что? Что ты такое несешь?! А?! Что такое?! Да! Я ходил к ней в кабинет! Да, мы пили с ней чай! Ну и что? Я ж не знал, кто она такая?! Откуда я знал? Да и что я мог ей разболтать? Какие секреты? Я писал-то вон всякую мелочь, и мне никаких секретов никто отродясь не передавал! Я ни за что не расписывался! И брось болтать тут! Брось!
Клюфт улыбнулся. Тяжело вздохнув, тоже достал папиросу и закурил. Посмотрев на сизый дым, висевший облаком в кабинете, Павел встал и открыл форточку:
– Эх, Димка! Димка! Зависть он ведь самый противный из человеческих отрицательных рефлексов! Да-да, Димка, рефлексов! А ты, как я вижу, завидовал Самойловой! Завидовал и теперь радуешься? Чему, Дима? Кто тебе мешает стать ведущим корреспондентом? Никто! Перед тобой все дороги открыты! А вот завидовать, да еще и радоваться горю – противно и мерзко, Дима! Противно!
– Кому это я завидовал? Кому? Никому я не завидовал и попрошу на меня не намекать! – взвизгнул Митрофанов.
Он театрально погрозил Клюфту маленьким толстым пальчиком и сел на стул, тяжело дыша.
– Ладно, ладно! Садись и работай! Мне тоже вон надо работать. К завтрашнему утру мне статью напечатать надо. А тут, сам видишь, над каждым словом придется работать. Речь объемная у товарища Сталина, нужно взять самые важные куски!
Митрофанов словно ждал этого момента. Он с облегчением вздохнул и натянуто улыбнулся. Его щеки растянулись в гримасе с явной неохотой:
– Ну вот, ты тоже, Паша, тут всякие гадости говоришь. Я, мол, разболтал Самойловой. Нет, ты так не говори больше. Не говори. Я это и слушать не хочу! Я же комсомолец, Паша! Прошу тебя, больше не допускай в мой адрес таких оскорбительных речей!