Падение Рима - стр. 22
– А, освободители отечества! – улыбаясь, приветствовал он их.
– Бесстыдный изменник! – вскричал в ответ Лициний, вынимая меч из ножен.
– Нет, подожди, пусть оправдается, если может, – прервал Сцевола своего горячего друга, удерживая его руки.
– Конечно, пусть оправдается. Невозможно, чтобы он отпал от дела святой церкви! – подтвердил Сильверий, физиономия которого выражала полное недоумение.
– Невозможно! – вскричал Лициний. – Да разве он не изменил нам, разве не привел народ к присяге новому королю, разве…
– Разве не запер триста знатнейших патрициев в сенате, точно триста мышей в мышеловке? – продолжал в его тоне Цетег.
– Да он еще смеется над нами! Неужели вы стерпите это? – задыхаясь от гнева, вскричал Лициний.
Даже Сцевола побледнел.
– Ну, а что бы вы сделали, если бы вам дали возможность действовать? – спокойно спросил Цетег.
– Как что? – ответил Лициний. – То, о чем мы, о чем ты же сам столько раз рассуждал с нами: как только получим весть о смерти Теодориха, тотчас перебить всех готов в городе, провозгласить республику…
– Ну, и что же дальше?
– Как что? Мы добились бы свободы!
– Вы навеки убили бы всякую надежду на свободу! – крикнул Цетег, меняя тон. – Вот смотрите и на коленях благодарите меня.
Он вынул из стола документ и подал его удивленным гостям.
– Да, – продолжал он, – читайте. Враг был предупрежден и подготовился. Не сделай я того, что сделал, – в эту минуту у северных ворот Рима стоял бы граф Витихис с десятью тысячами готов, завтра утром в устья Тибра вступил бы Тотила с флотом из Неаполя, а у восточных ворот стоял бы герцог Тулун с двадцатитысячным войском. Ну, а если бы хоть один волос упал с головы какого-либо гота, что было бы с Римом?
Все трое молчали, пристыженные.
Наконец Сильверий подошел к нему, раскрыв объятия.
– Ты спас всех нас, ты спас церковь, и государство! Я никогда не сомневался в тебе!
– А я сомневался, – с благородным чистосердечием произнес Лициний. – Прости, великий римлянин. Но с этой минуты это копье, которое должно было пронзить тебя сегодня, навеки в твоем распоряжении.
И с блестящими глазами он и Сцевола вышли из комнаты.
– Префект Рима, – сказал тогда Сильверий, – ты знаешь, я был честолюбив и стремился захватить в свои руки не только духовную власть, но я светскую. С этой минуты я отказываюсь от последней. Ты будешь вожаком, я повинуюсь тебе. Обещай только свободу римской церкви – свободное избрание папы.
– Конечно, конечно, – ответил Цетег.
Священник вышел с улыбкой на губах, но с тяжелым гнетом на сердце.
«Нет, – подумал Цетег, глядя вслед уходящим, – нет, не вам низвергнуть тирана, – вы сами в нем нуждаетесь!»
Этот день, этот час был решающим в жизни Цетега; почти помимо воли он был поставлен в такое положение, о котором даже никогда не думал, которое иногда представлялось его уму только в формах смутных, туманных мечтаний. Он увидел себя в эту минуту полным господином обстоятельств: обе главные партии – готская партия и враги его, заговорщики катакомб – были в его руках. И в груди его вдруг со страшной силой проснулась страсть, которую он уже более десяти лет считал угасшей, – страсть, потребность повелевать, быть первым, силой своего ума и энергии побеждать все противодействующие обстоятельства, подчинять всех людей. Этот давно уже ко всему равнодушный, холодный как лед, человек, почувствовал вдруг, что и для него еще может в жизни найтись цель, ради которой можно отдать все силы и даже жизнь, и эта цель – быть императором Западной империи, императором римского мира.