Падение Хаджибея. Утро Одессы (сборник) - стр. 31
– Здесь казаки, что из Запорожья утекли, живут – не-рубаи, как они себя кличут. Они поклялись не воевать, не рубить басурманов. За это им турки да татары позволение дали тут поселиться, недалеко от Хаджибея. Слобода их так и нареклась – Нерубайское, – рассказывал Лука чумакам, пока обоз спускался с холма к поселению.
В слободе Кондрат любопытства ради пошел глянуть, как живут нерубаи. Большинство их построек состояли из понор, хотя встречались и мазаные хаты.
– Таись не таись – мы у татарина и у турка все равно на виду. Что хату, что донору лепи – все равно басурманы наезжают, грабят, – сказал Кондрату один нерубай, пожилой казак с истомленным, желтым лицом. От Кондрата не укрылся голодный блеск в глазах ребятишек, одетых в лохмотья, и скорбные тени на худых лицах других нерубаев. А ведь стояла осень – самая сытая пора для слобожан.
«Что же здесь будет к весне?» – подумал, покачав головой, Хурделица.
– К весне будет худо, – словно угадывая его мысли, сказал желтолицый. – Весной у нас всегда народ мрет от голода. Да как голоду и не быть? Татарин да турок все лучшее, что узреет в хате, обязательно отбирает. Особенно глаз у татарина на скотину, на лошадь. Лишь кто из слобожан доброго коня выкормит, ордынец сейчас же сведет его – иль обманом, иль силой. Да если бы только скотину – людей тож… Вот ты, гляжу я, чумак справный, – продолжал он, невесело улыбаясь. – Потому у нас в слободе долго не прожил бы: обкрутили б арканом тебя ночью басурманы да и в неволю продали. У нас как заведется у кого девка красная аль хлопец видный, сейчас басурманы и полонят. Разменяют волюшку нашу на золотые монеты. До ясыря татары и турки зело охочи. Поэтому у нас в слободе жинок мало. Вот казаки и начали себе жинок у басурман промышлять, как они у нас. Сейчас многие нерубаи на татарках женаты, а то на волошках или на турчанках. Кто где добыл себе жинку, с тою и живет… Может, и ты себе в нашем краю дружину[25]сыщешь… Поди, еще не женат, – пошутил нерубаец.
– Коли дочь хана аль паши встретится – еще подумаю, – отшутился Кондрат, хотя от слов казака на душе у него было невесело.
Он обошел все селение и в каждой хате видел одно и то же: нищих, голодных людей, запуганных поработителями. «А ведь всего тут, кажись, вдоволь, чтобы жить хорошо: и земли плодородной, и воды рыбной. Видно, супостаты проклятые дохнуть не дают. Нет, из нашей слободы сюда, поближе к турку, перебираться не стоит. Это словно из огня да в полымя. Правду говорят: Ханщина – хуже панщины. Так куда же мне с моей Маринкой податься? Куда? И есть ли она, та вольная земля, где бы не ждала нас холопская доля?» – думал Кондрат.
С этими грустными мыслями он вернулся в табор. Здесь серб уже прощался с чумаками. Он торопился в Очаков, где его ждали ему лишь ведомые дела.
Крепко обняв Кондрата, Лука сел на невысокого татарского конька и погнал его по очаковской дороге.
Хурделицу опечалила эта разлука. Он привык к своему чернобородому другу, разделявшему с ним в походе нелегкую обязанность вожака обоза. Молодой казак вздохнул. Он спрятал в потайной карман медную пайцзу, отданную ему Лукой, и повел чумаков на Хаджибей.
Утром, на третий день после выхода из Нерубайского, чумаки взошли на плоский холм, расположенный между двух обширных лиманов. Отсюда, с высоты, Кондрат увидел море. В волнах широкого залива дымился далекий берег, а на нем, словно серый камень, вросла в рыжую землю крепость.