Падай, ты убит! - стр. 26
Шихин посмотрел вслед грузовику, недовольно прошел за ним несколько шагов, оглянулся. Вокруг валялись обрывки газет, выпавший из какого-то узла носок, колесо от детской машины, шариковая тридцатикопеечная ручка. Он поднял ее, убедился в пригодности и сунул в карман. Из окон на Шихина смотрели отрешенные старушечьи лица. Какое-никакое, а событие, жильцы уезжают. Кто-то новый приедет. Очень интересно. На неделю разговоров.
Шихин поднялся в квартиру, вышел на балкон. Из мокрого, подтекающего снега торчали горлышки бутылок, лыжные палки, мятые ведра. Да, обмен не дается легко, над городом уже гудела весна. Шихин увидел влажное небо, слабое солнце в разрывах туч, блики на железных крышах домов. С севера на них еще лежал тяжелый снег, а с южной стороны крыши успели просохнуть, и у нагретых солнцем кирпичных труб неподвижно сидели коты, истосковавшиеся по теплу, по весне, по любви. Машины неслись, разбрызгивая лужи, прохожие жались к домам, на соседнем пустыре предавалась бесстыдству разношерстная собачья свадьба. Дети, оставив свои игры, смотрели на нее с каким-то оторопелым испугом. Заводы в этот день были серыми, и серый дым поднимался над их корпусами.
Продрогнув, Шихин вошел в квартиру, не снимая пальто, прошелся по комнате. Поддал жестяную банку, картонную коробку, сношенную туфлю. Катя в обвисших колготках и в великоватом платье рылась в мусоре, пытаясь спасти свои разоренные сокровища – пуговицы, бусинки, обрывки цепочек, бантики для кукол, шнурки от ботинок. Не увидев стула, Шихин сел на пол, прижался спиной к батарее и закрыл глаза.
Страдал Шихин? Возможно.
Вспоминал? Конечно, вспоминал. И перед его мысленным взором…
Нет, не будем. Все мы прошли через подобное и можем хорошо себе представить его состояние. Если кто-то очень задушевный подойдет к нему и спросит: «Чего тебе, Митя, сейчас хочется больше всего?» – «Водки, – не задумываясь ответит он, – граммов сто семьдесят – сто восемьдесят». И возникни в эту минуту на подоконнике тонкий стакан с водкой – он ее выпьет. И останется сидеть у батареи, ожидая, когда придет расслабленность и легкое пренебрежение к дальнейшей собственной судьбе.
– Ты чего? – спросила Катя, подходя к Шихину. – Тебе, наверное, грустно?
– Маленько есть…
– Хочешь, я подарю тебе бусинку? – Она протянула на ладошке красный пластмассовый шарик.
Шихин взял бусинку, внимательно осмотрел ее со всех сторон и положил в карман.
– Спасибо. Очень хорошая бусинка. У меня никогда такой не было.
– Смотри, не потеряй!
– Что ты! Упаси боже!
– Тебе уже не грустно?
– Нет, теперь все в порядке.
– А то я могу тебе еще что-нибудь подарить. – Катя сунула руку в карман, долго шарила там, что-то вынимала, опять прятала, а Шихин смотрел на нее и будто впервые видел перекошенные, исцарапанные очки, застиранное платье, стоптанные тапочки, у которых он сам срезал носки, чтобы они не были тесны, и теперь пальцы у Кати торчали не только из колгот, но и из тапочек. «Ничего, – подумал Шихин, – в одинцовском саду она и босиком сможет бегать».
– Что ты на меня так смотришь? – спросила Катя.
– А как я смотрю?
– Будто первый раз увидел и не знаешь, кто я такая.
– Нет, что ты… Я просто… любуюсь.
– А если уйду, ты опять будешь грустить?
– С такой бусинкой разве можно!
– Почему ты не смеешься?