Оззи. Автобиография без цензуры - стр. 37

– Спасибо, ребята, – сказал Тони, с трудом владея голосом. – У вас всё будет круто, со мной или без меня. Вот увидите. Могу сказать, положа руку на сердце, что мы говорили Тони эти слова от всей души. За последние несколько месяцев мы через многое вместе прошли, и все были искренне рады за него.

Несмотря на то, что это была, черт побери, самая ужасная новость, которую я слышал в своей жизни.

Мы были просто ошеломлены.

На свете только один Тони Айомми, другого не найти, и мы это знали.

С Тони у нас всё получалось. Может, потому, что все мы выросли в одном районе. Или, может, потому, что все были без гроша за душой и точно знали, какой будет наша жизнь без рок-н-ролла. В любом случае, мы понимали друг друга. Это было очевидно даже тем, кто слышал, как мы вместе работаем на сцене.

Помню, когда я пришел домой с репетиции, на которой Тони сообщил нам свою новость, то просто лежал на кровати в доме номер 14 на Лодж-роуд и держался за голову. Папа вошел в комнату и сел рядом со мной. «Иди выпей с приятелями, сынок», – сказал он и сунул мне в руку 10-шиллинговую бумажку. Должно быть, я выглядел чертовски расстроенным, раз он это сделал. Особенно если принять во внимание кучу неоплаченных счетов на кухонном столе, над которой плакала мама. «Мир не сошелся клином на Тони, – сказал он. – Будут и другие гитаристы».

Он был хорошим парнем, мой старик. Но на этот раз он ошибался. Другого такого гитариста не было. Такого, как гитариста, как Тони, больше не было.

Мы с Биллом пошли в паб и в стельку напились. Билл, как обычно, пил сидр – фермерский напиток, мало отличавшийся от яда. Он смешивал его с черносмородиновым соком, чтобы было не так противно. Сидр продавался по два шиллинга за пол-литра, и только по этой причине его вообще кто-то пил. Но Билл продолжал пить эту дрянь даже тогда, когда мог позволить себе шампанское. Он просто прикипел к сидру. Если выпить несколько порций этой дряни, то чувствуешь себя не просто пьяным, а будто по тебе проехался каток.

В тот вечер главной темой разговора был Тони, и я могу честно сказать, что мы ему не завидовали. Мы были просто убиты горем. Как бы нам ни нравились Jethro Tull, мы считали, что наша группа Earth может стать лучше – в сто раз лучше. До того, как Тони ушел, он сам придумывал классные тяжелые риффы – тяжелее, чем всё, что я слышал, – а Гизер начал писать к ним подходящие тексты. Что касается меня и Билла, то мы росли с каждым концертом. И, в отличие от многих групп одного хита, которые в то время входили в топ-40, мы были настоящими. Нас не собирал какой-нибудь хренов продюсер в костюме с галстуком в прокуренном офисе где-нибудь в Лондоне. Мы были не просто звездами с именем, окруженные кучкой сессионных музыкантов, которые меняются каждый концерт.

Мы были настоящей гребаной группой!

Тони ушел в декабре 1968 года.

Той зимой было так холодно, что я начал вспоминать о времени, когда работал водопроводчиком и торчал в люке с замерзшей задницей. Без Тони нам с парнями ни черта не оставалось, только весь день сидеть, ныть и пить чай. Все наши концерты отменились, а работу мы бросили давным-давно, поэтому ни у одного из нас не было денег. Так что нам даже в паб пойти было не на что.

Но мы не могли даже думать о том, чтобы найти «настоящую» работу. «В 1968 году Джон Осборн был восходящей рок-звездой, – говорил я притворным голосом диктора из кино, слоняясь по дому. – В 1969 году он был восходящей звездой помоек».