Ожерелье королевы - стр. 36
Недолго думая, графиня де Ламотт нагнулась, подняла предмет и подбежала к лампе.
Это оказалась плоская золотая коробочка с незамысловатым узором на крышке.
В коробке лежало несколько ароматических шоколадных конфет, однако, несмотря на ее небольшую толщину, с первого взгляда можно было предположить, что коробочка эта – с двойным дном.
Повозившись несколько минут, графиня отыскала секретную пружину и нажала.
Перед нею был портрет женщины сурового вида, поражавшей своею несколько мужской красотой и королевской величественностью.
Прическа на немецкий манер и цепь с каким-то орденом придавали женщине на портрете вид иностранки.
На дне коробочки помещался вензель из букв «М» и «Т» в лавровом венке.
Из-за сходства портрета с лицом дамы-благотворительницы г-жа де Ламотт предположила, что на нем изображена мать или бабка, и нужно сказать, первым движением графини было выбежать на лестницу и окликнуть посетительниц.
Но дверь на улицу уже затворилась.
Затем она решила окликнуть их из окна, потому что догонять посетительниц было уже поздно.
Но она лишь увидела в конце улицы Сен-Клод резвую одноколку, заворачивающую на улицу Людовика Святого.
Отчаявшись вернуть своих покровительниц, графиня некоторое время глядела на коробочку, обещая себе возвратить ее в Версаль, потом, взяв со шкафчика деньги, проговорила:
– По-моему, я не ошиблась, здесь ровно пятьдесят экю.
И бумажка, в которую были завернуты монеты, полетела на пол.
– Луидоры! Двойные луидоры! – вскричала графиня. – Пятьдесят двойных луидоров! Две тысячи четыреста ливров!
В глазах у нее вспыхнула алчная радость. Г-жа Клотильда, зачарованная лицезрением такого количества золота, какого она в жизни не видела, так и застыла с открытым ртом и стиснутыми руками.
– Сто луидоров, – повторила г-жа де Ламотт. – Стало быть, дамы богаты? Ну, так я их разыщу!
4. Бел[25]
Г-жа де Ламотт не ошиблась, предположив, что одноколка увозила дам-благотворительниц.
Спустившись вниз, они нашли у дома ожидавшую их одноколку – такую, какие делали в те времена: с большими колесами, легким кузовом, длинным кожаным фартуком и удобным сиденьем для слуги, помещавшимся сзади.
Эту одноколку, запряженную великолепным ирландским гнедым жеребцом с коротким хвостом и мясистым крупом, пригнал на улицу Сен-Клод кучер, которого дама-благотворительница звала Вебером и с которым мы уже знакомы.
Когда дамы вышли из дома, Вебер держал лошадь под уздцы, успокаивая горячее животное, которое било копытом по твердеющему с приближением ночи снегу.
Завидя дам, Вебер сказал:
– Сутарыня, я хотел сапрячь Сципиона – он сильный и им легко упрафлять, но Сципион фчера фыфихнул ногу, и остался только Пел, но с ним трутно.
– Ах, да вы же знаете, Вебер, – отозвалась старшая из дам, – что для меня это неважно: рука у меня сильная и управлять лошадьми я умею.
– Я снаю, что фы упрафляете хорошо, но тороки очень плохие. Фы куга етете, сутарыня?
В Версаль.
– Сначит, по пульфарам?
– Да нет, Вебер. Сейчас подмораживает, и на бульварах гололедица. Улицами проехать легче благодаря прохожим, которые утаптывают снег. Скорее, Вебер, скорее!
Пока дамы проворно садились в одноколку, Вебер придерживал жеребца, потом бросился назад и крикнул, что он готов.
Старшая из дам обратилась к спутнице:
– Ну и какого вы мнения о графине, Андреа?