Отзвуки времени - стр. 5
– Батюшка светы! – охнула Клеватова. – Да ты брешешь, Акулька!
– Вот вам крест, – забожилась Акулька. Её рука мелко заходила по груди, рассыпая крестные знамения. – К нам намедни нищенка забредала, твердила как заполошная: «Пеките блины, пеките блины, вскорости вся Расея будет печь блины». Я нищенку прогнала чуть не взашей, а глядь, её правда взяла! Вся Расея-матушка нынче на поминки блины с киселём стряпает.
Колеватова, что сходила со ступеней под полатями, так и замерла на одной ноге.
– Кого ты прогнала, дурища?
– Тётку в красной юбке и зелёной кофте. У неё ещё посох в руках был. Я ей и отрезала: мол, нечего побродяжкам у приличных домов отираться. Наша барыня покой и чистоту любит, а вы только грязь разносите.
Хотя колени у Колеватовой ослабли, в руках силушка сохранилась. Схватив подвернувшуюся подушку-думку, она запустила ею в Акульку:
– Недотёпа! Да тебя вожжами выпороть мало! Ты хоть соображаешь, что натворила?!
– А что? – У Акульки затряслась челюсть. – Прежняя барыня велела никому милостыню не подавать. Самим каждая копеечка дорога. Деньги счёт любят.
– Потому твоя Раскудыкина и разорилась дочиста, что гнала удачу от своих ворот! – заорала Колеватова. – Слыхала небось, что странников нам Бог посылает, чтобы испытать, каков ты есть человек?! Могла бы найти корку хлеба ради спасения своей души! – От возмущения она задыхалась, хватая ртом воздух. – А той блаженной Ксении, что ты прогнала, именитые люди в пояс кланяются и чуть ли не на коленях просят хлеб-соль отведать да примечают: у кого она возьмёт хоть сушечку или орешек, тому удача выпадает. А если отвернётся, то хозяйству убыток выйдет. Беда, ох беда!
Кое-как непослушными пальцами Колеватова застегнула пуговицы сорочки, натянула через голову шушун и только опосля отщипнула кусок пузыристого блина на конопляном масле.
– Помяни, Господи, душеньку царицы Елизаветы Петровны во Царствии Твоём и прости ей прегрешения вольные и невольные.
Смерть всех равняет под одну гребёнку. Смертушка придёт – не спросит: ей дорогу не заборонишь и рогатки не поставишь. Ей всё едино, что дворец, что курная изба – везде ворота отворены.
– Вот что, Акулька. – Она повернулась к девке и посмотрела со всей строгостью: – Собери мне блинов в корзинку. Пойду в церковь службу стоять да нищих одаривать, чтобы твои грехи замолить. Авось, и сжалится Господь, не накажет меня за твою глупость и скаредность.
Через много лет, когда уже старая Акулина придёт навестить могилу хозяйки на Смоленском кладбище, она заглянет и на другую могилку, около которой всегда толпится народ.
– Ты знала рабу Божию Ксению? – спросит её молодая барынька в синем капоре, подбитом лисьим мехом. По блестючему кольцу на пальце похоже, что новобрачная. – Правда ли говорят, что блаженная велела называть себя Андреем Фёдоровичем, по имени покойного мужа, а всём рассказывала, что умерла она – Ксения, а он жив-здоров?
– Видать Ксению видывала, а разговора с ней не вела, – покачает головой Акулина, – не довелось. Мало ли народа в стольном граде, со всеми не перебалакаешь.
Императрицу Елизавету Петровну похоронили в стылый день, пересыпанный снежной крупой, что ковром легла на ступени Зимнего.
Накануне от Зимнего дворца (часть ещё строилась) до Петропавловской крепости по невскому льду были проложены деревянные мостки. Вдоль всего пути стояли войска, и солдаты держали ружья по команде «на погребение», стволами вниз. Под тревожную барабанную дробь протяжно и уныло плакали трубы и флейты. Сплошная толпа народу на реке и набережной наблюдала, как из дворцовых ворот медленно выдвинулась похоронная процессия. Белизна снега подчёркивала траурные платья дам и чёрные попоны на лошадях; чёрные епанчи на кавалерах перемежались с чёрными латами рыцарей и чёрными штандартами на длинных шестах.