Отзвуки времени - стр. 25

– Беглая я.

– Беглая, ясное дело, – протянул Маркел, и на его плече Егорка весело забарабанил пятками в грудь:

– Беглая, беглая!

– Цыц, Егорка, придержи язык, коли взрослые разговаривают, – одернул Маркел сына. – Мы все нынче беглые, потому как с гулянья до дому бегом прибежали. Понял?

Маркел ссадил сына на землю и легонько наподдал в направлении дома:

– Иди домой вперёд нас, поиграй с кошкой, а нам потолковать надобно.

Наташа подумала, что теперь, когда призналась, на душе стало легче. Словно бы из тугого мешка с горем высыпалась на землю толика каменной тяжести. Она дрожала от холода, но была бы рада стоять с Маркелом сколь угодно долго, лишь бы он выслушал до конца. Выслушал и понял.

Она запахнула шушун, подбитый тонкой ватой, что по осени отдала ей какая-то добрая душа, когда она замерзала под забором, и спросила:

– А ты разве не крепостной?

– Вольный, – ответил Маркел. – Моему отцу барин ещё при Анне Иоанновне вольную грамоту пожаловал за то, что тятя его жену от волков спас. Она по зиме из города ехала, и за повозкой стая волков погналась. В ту пору отец в лесу брёвна заготавливал, ну, и зарубил матёрого вожака. С тех пор урочище, где битва была, Волчьей Горой называется, ну а я, значится, Волчегорский. – Он зорко глянул ей в глаза. – Эй, да ты совсем озябла. Так и отморозиться недолго. Не откажи ко мне заглянуть, погреться. У нас щи в печи стоят, и зайчатина с пшённой кашей.

Его приглашение звучало так радушно, что голова закружилась. Она подумала, что это от голода, потому что сегодня довелось перекусить щепотью кислой капусты и малым кусочком кровяной колбасы, что дала хозяйка постоялого двора.

Маркел подставил ладонь под падающий снег и как бы невзначай заметил:

– Если не побрезгуешь, то я тебе овчинку своей жены отдам. Сам шил, своими руками.

– Что ты, Маркел, что ты, – охнула Наташа, – как можно?! И думать не смей свою хозяйку обирать! У меня шушун очень тёплый, – соврала она.

– Феклуша не обидится, – с безнадежностью в голосе сказал Маркел, – ей на Смоленском кладбище без разницы, что зима, что лето. Мы с Егоркой давно сиротеем.

У Наташи сердце захолонуло при мысли о неприкаянном мужике и о ребёнке без материнской ласки. Саму малолеткой от родителей оторвали, потому что барыня подарила её своей подруге.

– И кто же вам обед стряпает и ребёнка обихаживает? – спросила она невпопад.

– Старуха мордвинка стряпает, а за Егоркой кормилица Неонила присматривает. Слава Богу, парнишка у меня рассудительным растёт: и поест сам, и погуляет, зазря в драку не полезет, а дразнить начнут, так и отпор даст. Так пойдёшь к нам греться? Да не бойся, не обижу.

Первый день своего сиротства Наташа старалась не вспоминать, очень уж быстро и страшно оторвали её от детской жизни. Поутру, когда тятя погнал коров в поле, а мать собирала на стол, в избу прибежала запыхавшаяся дворовая девка Матрёшка и без перерывов выпалила:

– Тётка Глаша, собирай Наташку до барыни. Да пусть с собой памятку из дома какую прихватит. Насовсем уезжает. Барыня её госпоже Полянской подарила.

– Какой такой Полянской? – белея лицом, переспросила мать. Бросив ухват, она осела на лавку и стеклянными глазами посмотрела на Матрёшку.

– Госпожа Полянская – подруга нашей барыни, – пояснила Матрёшка. Она почесала ногой об ногу. – У неё именины нынче, вот наша барыня и расщедрилась. Подарю, говорит, тебе, Милица Петровна, справную девчонку, чтобы ты её потом на куафёршу