Отстойник душ - стр. 29

Барон даже притопнул для убедительности. Но казак продолжал молчать, не выказывая ни малейших признаков понимания или раскаяния.

– Этим ты лишь усугубляешь собственное положение, – продолжал гнуть свою линию Штемпель, и его терпение подходило к концу. – А в немалой степени и положение своих родных и близких, которым еще жить и жить после приведения приговора в исполнение…

Это был сильный козырь охранного отделения. Но не подействовал и он. При этом Монахов все же решил сменить тактику и на фоне «злого фон Штемпеля» включил режим «доброго следователя»:

– Дальнейшая судьба твоей семьи – в руках Его Величества! И мы не хотим усугублять ничьего положения. В год трехсотлетия династии любой подданный империи вправе рассчитывать на царские милости.

Арестованный лишь чему-то улыбнулся. В воздухе снова повисло напряжение. И тогда уже голос подал Георгий.

– Позвольте мне, – произнес он, обращаясь к ротмистру и поручику. – Я тоже мог бы сказать несколько слов.

Штемпель быстро кивнул. Монахов посторонился. А Георгий вышел из тени:

– Хлопец, пойми, наконец, что молчание никак не поможет ни тебе, ни твоим подельникам. Я знаю вас как облупленных. Вы, вероятно, считаете, что за вами придут, вам помогут, кто-то вытащит вас отсюда, если будете держать язык за зубами. Но правда в том, что нам уже есть за что отправить каждого из вас по этапу, даже тех, кто не стрелял и даже не целился, а просто мимо проходил. Аркадий Францевич поставил это дело серьезно, в картотеке полиции чего только нет: от украденной на птичьем базаре курицы до куда более серьезных дел… Словом, посадить вас всегда успеют. Я ж и сам был из ваших, знаю, о чем говорю.

Монахов и Штемпель переглянулись – к чему он клонит?

– Но также хочу напомнить, что в тысяча восемьсот восемьдесят первом году во время процесса по делу о последнем покушении на Александра Второго, Царя-Освободителя. – Георгий хорошо подготовился, – не все участники преступного умысла были приговорены к высшей мере. В частности, Гесе Гельфман, хозяйке квартиры, на которой была собрана бомба, смертный приговор через повешение был отсрочен ввиду ее беременности.

Монахов и Штемпель впервые улыбнулись.

– Я все понимаю, беременность – случай особый, – согласился Ратманов. – Но впоследствии высшую меру ей заменили на каторгу, как и многим участникам состоявшихся вскоре процессов «двадцати», «семнадцати», «четырнадцати».

– На все монаршая воля! – подтвердил Монахов.

– Спасибо, Александр Александрович! Но правда и в том, что за ствол винтовки, направленной на самого царя, я бы не стал ожидать существенного облегчения участи. Разве только.

Теперь уже все посмотрели на Ратманова.

– Разве только Владимирский кавалер, непосредственно предотвративший покушение, напрямую обратится к Его Величеству, перечислит все ставшие ему известными от вас обстоятельства дела и убедит всех, что вы были лишь слепым орудием в руках совсем других людей… Словом, если вы расскажете, кто действительно стоял за этим страшным преступлением!

Арестованный тяжко вздохнул. А Георгий резюмировал:

– Даем тебе… сколько дней, барон?

Штемпель, кажется, заслушался речью Ратманова и отреагировал не сразу:

– …Три дня, – хрипло процедил он.

– Александр Александрович?

– Три дня, – кивнул Монахов.

– Так-то лучше, – сказал Георгий и снова отступил в тень, как бы извиняясь перед коллегами за то, что влез не в свое дело.