Отшельник - стр. 16
Это случилось в 1997 году, сразу после того, как он начал посылать домой деньги. Аннет заявила, что не может их взять. Его проклятые деньги встанут ей поперек горла. Ей ничего от него не нужно. Ничего!
– Ты умер, ты уже умер! – крикнула она и бросила трубку. На следующий Новый год она снова позвонила. Тогда она не произнесла ни слова, только плакала двадцать секунд.
Тогда он слышал ее голос в последний раз. Но в этом году исполняется восемнадцать лет с тех пор, как он ее бросил. Он ждал звонка. Более того, надеялся, что она позвонит. Пусть даже просто поплачет в трубку. Но она не позвонила. Может быть, она забыла его номер – или его самого. Вполне возможно, она снова вышла замуж. От нее ни слуху ни духу.
Он подбирал всех пассажиров, какие попадались, работал весь день и весь вечер, пока от усталости у него не начали слипаться глаза. Потом он поехал в порт, купил первую подвернувшуюся под руку бутылку вина и выпил ее в одиночку, сидя на пирсе и глядя, как молодежь прыгает в воду. Последние лучи солнца исчезли с каменистого острова Лобос, море почернело. Тогда он заковылял на улицу Муэлье, к дому Рауля и Беатрис.
– Поднимайся, старина, – ответил Рауль в домофон.
Они вместе вышли его встречать. На Беатрис желтое летнее платье, которое выгодно подчеркивает ее длинные, загорелые ноги; на Рауле рубашка, расстегнутая наверху. Они так ему рады, как будто он их отец. Им приятно в его обществе, они все понимают, они рады. Пригласили его выпить мохито. Они втроем поднялись на террасу на крыше. Беатрис села к Раулю на колени, и они поцеловались. Эрхард рассказал о кайтерах, о Билле Хаджи и Монике, матери Мальчика-мужчины. Рауль сказал, что в жизни не встречал такого невероятного человека, как Эрхард, а Беатрис, предварительно смешав им еще коктейлей, а себе налив вина, наклонилась к Эрхарду и погладила его по редеющим волосам. Эрхард вдохнул аромат ее духов.
Хотя он, как всегда, притворялся, будто ему все равно, иногда по ночам Беатрис появлялась в его сексуальных фантазиях. Ее ногти похожи на остро отточенные карандаши, они гладят его по голове. Очевидно, все было бы по-другому, будь они на самом деле его детьми: Рауль – сыном, а Беатрис – невесткой.
Но он знает, что они не его дети, и его член знает, что они не его дети, такие дела. И Раулю он совсем не завидует. Рауль есть Рауль, он всегда ведет себя как хозяин положения. Конечно, Рауль – сын своего отца и приятель Беатрис, но ни в чем нельзя быть уверенным. Раулю хочется всего, и в то же время он ни к чему и ни к кому не желает привязываться. У него есть все, но он ничем не хочет владеть. Рауль необычайно обаятелен, задирист и вечно пьян – либо в запое, либо с похмелья. Непонятно, почему он оказался самым внимательным учеником Эрхарда. Его единственным учеником. Вначале он был глуповатым молодым человеком, у которого в мозгах не было ничего, кроме дешевых развлечений и американских порнографических журналов. Кроме того, он всячески старался уклоняться от дополнительных проблем – с учителями, полицией, соседями, сердитыми на него молодыми женщинами, а также со своим отцом. Эрхарду пришлось научить его широте взглядов. Теперь Рауль стал беспечнее относиться к словам отца, равнодушнее воспринимать девичьи взгляды. Научился думать, воздвигать своеобразный буфер между своими неожиданными порывами и неуклюжими попытками к независимости. Короче говоря, он стал терпеливее. Все же Эрхарду удалось кое-что вложить в этого мальчишку, который успел превратиться в мужчину. В последнее время Рауль стал заметно спокойнее, не такой дерганый, не такой пугающий. Он выглядит более счастливым. Перемену в нем заметил даже его отец. Правда, Палабрас-старший сомневается в том, что за преображением сына стоит его дружба с Эрхардом. Не верит и в то, что Рауль уже много лет как остепенился, осел, и его банковский счет в порядке. В результате Рауль стал близким другом Эрхарда. Другом и собутыльником. Возможно, Рауль – его единственный друг. Рауль и Беатрис ценят Эрхарда, они признают за ним право голоса, он чувствует их восхищение. Они относятся к нему как к человеку, которым он является последние двадцать лет.