Отшельник - стр. 19

– Спаси тя бох, болярин.

– Заговорил! Что же ты, Тимофей, такой молчаливый?

– Иван, – поправил княжич. – Ваня я.

– Не понял… А кто тогда Тимофей?

Дионисий смущённо кашлянул:

– Тимофей он для своих. Родовое имя.

– А Иван?

– Это уже по святцам для всех остальных.

Конечно, Андрею Михайловичу немного польстило, что его сразу восприняли как своего. Но и вопросов прибавилось. Получается, что княжич Иван Васильевич, это будущий царь Иван Грозный? Бабушка у него ещё вроде бы из Греции? Нет, из Византии, мать её за ногу. И зовут бабушку..?

– А бабушка у него Софья?

– Софья Витовтовна, – кивнул Дионисий. – Великого Князя Витовта дочь.

– Так Василий Васильевич на Москве Великим князем?

– Витовт в Литве.

Не сходится. Хотя она вполне может быть из Литвы по отцу, а гречанкой по матери. Византийкой, то есть. Нужно будет вечером в интернете уточнить. Или чёрт с ней, с этой бабушкой? Предки сами разберутся кто есть кто, а Андрей Михайлович во все эти дела влезать не собирается. Так, заработать чуток, и довольно.

Тем временем картошка пожарилась, и Самарин поставил сковородку на стол. Рядом – запотевшая бутылка вишнёвой наливки из холодильника, бутылка перцовки на меду, и бутылка крымского муската. Внезапно улучшившееся здоровье настойчиво требовало проверить его на прочность.

Над вечерней Клязьмой гремела разудалая песня. Осторожная рысь, выглянувшая из леса на запах шашлыков и запечённой в углях картошки, с большим удивлением разглядывала беспечных двуногих. Обычно они тихие и незаметные, пугающиеся малейшего шороха в кустах, а если и шумят, то с почтением и опаской. Или когда соберутся в стаю, оденутся в железо, возьмут в руки острые палки… тогда да, тогда двуногие храбрые. А эти почему орут?

– Ой! – Ефим, размахивая руками, опрокинул стакан с вишнёвой наливкой. – Прости, боярин, песню твою прервал.

– Ерунда, – помотал головой Андрей Михайлович. – Я их много знаю.

– Про то, как князь Владимир Мономах печенегов разгромил ещё раз спой! – попросил Лаврентий, по причине ранения сидящий не на траве, а в ярко-красном пластиковом кресле из уличного кафе. – Душевная песня.

– Не помню такой. Про печенегов вообще не пел.

– Так это… как там? Пусть бегут неуклюже печенеги по лужам…

– Другую спою, ещё лучше, – отмахнулся Андрей Михайлович, и мощно грянул:

– Это про кого песня? – с подозрением прищурился Лаврентий. – Артиллеристов не знаю.

– Пушкарей знаешь? Огненным боем воюют.

– Этих знаю. У нас на Москве тюфяки есть, что дробом палят, и две ломовые пищали. У них ядра каменные больше моей головы. Палят страсть как часто, иной раз по пять раз в день.

– Мощно, – одобрил Андрей Михайлович. Он почти всю службу просидел на складе, но с гордостью носил на петлицах и погонах перекрещенные пушки, и в глубине души испытывал слабость к большим калибрам. – Мощно, но мало.