Отсчёт пошёл! - стр. 9
– А что сейчас? – но было уже все понятно.
– А сейчас из красноречивого оратора ты превратился в пустозвона. Говоришь много, но твоя речь не ярче осколков стекла в ночное время. Тебя слушают так же равнодушно, как шум холодильника, а не прислушиваются, как к прекрасной мелодии. Твоя речь пуста, а пуста она у пустого человека.
Так как мне нечего было сказать, настолько его слова оглушили меня, он закончил:
– Бывай, командир. Без обид.
Послышался шорох, звякнула одна из банок, стало тихо.
– Ну что? Что? – набросилась на меня жена, как только я вошел в дом.
– Да ничего, – пробормотал я.
– Ну, как это, ничего? – не унималась она.
Почему-то захотелось побыть одному, что раньше за мной не замечалось.
– Кто это там такой был? Я поняла, что «подвальный», но…
– Ты можешь хоть немного помолчать? – устало попросил я.
– Это я-то помолчать?
Никогда еще жена не была такой удивленной.
С того дня, как говорит супруга, меня будто подменили. Да я и сам это чувствовал. Стал чаще уходить в лес, особенно вечером, чтобы просто посидеть на каком-нибудь пне и послушать пение птиц и шум ветра в ветвях сосен. И если раньше я не затыкался, особенно подвыпивший, то теперь тошно стало болтать без передыху и тем более – нести какую-нибудь околесицу. В гости ходить стал реже. Вначале больше слушал, потом и слушать перестал. Где что продается, кто кому морду набил, извините, осточертело. К нам тоже соседи перестали заглядывать после того, как я решил процитировать Бродского. Телевизор хотел выбросить, да жене он был ну очень необходим. Там же эти ток-шоу…
К кому я не изменил свое отношение, так это к внукам, уж с ними-то отрывался по полной. Думаю, Господь не взыщет…
А через полгода после знакомства с Подвальным у нас случилась беда. Уж не знаю, Домовой ли не доглядел, или старая проводка закоротила, только дом пылал так сильно, будто говоря – один раз живем.
Все снесло огненным ветром – мебель, одежду, накопления на похороны. Супруга бегала вокруг пожарища и рыдала, а мне, честно говоря, было жаль только фотоальбом и… Подвального.
В день нашего отъезда (дети позвали к себе в город) я выломал остатки почерневшей двери и осторожно спустился в подвал. Банки с соленьями, до которых не дошла очередь, стояли целехонькие на полках и пусть стоят себе дальше. Инструменты я тоже решил оставить. Коса, лопаты, грабли – ничего из этого в городе не понадобится, хотя и они остались не тронутые пожаром. Огонь не проник сюда, только доски в потолке обгорели, и щели между ними стали шире, сквозь которые виднелось небо.
– Эй, сосед! – позвал я.
Извне доносились звуки дня, переговаривались сыновья, ожидающие меня возле машины, но в самом подвале было тихо. Я даже слышал стук сердца.
– Мы это… уезжаем…
Я достал из кармана новый оселок, купленный накануне, и положил на полку.
– Вот, вдруг понадобится.
Я постоял еще немного и повернулся назад. Вдруг за спиной послышался шорох. Я резко обернулся, но оселка уже не было. Я облегченно вздохнул, значит, жив мой Подвальный. Теперь крысам не на что надеяться.
– Удачи на новом месте, командир, – послышалось из темноты, – спасибо за подарок.
И вроде все прошло хорошо, и попрощались по-доброму, но я поднимался наверх с чувством тяжести на душе, думая, что бросаю друга. Почти незнакомого, но искреннего, честного друга.