Отрава с привкусом дзен - стр. 7
У господина Барского завязаны и передние, и задние конечности, поэтому ставить его тушу на ноги приходится мне. Он пытается устроить возню, но одной зуботычины достаточно, чтобы процесс завершился. Петлю я набрасываю ему на шею, а другой конец шнура, встав ногами на разобранный диван, перекидываю через крюк, на котором висит люстра. Устанавливаю пленника точно под этой люстрой, после чего натягиваю и закрепляю шнур на крюке.
– Не дергайся, – предупреждаю я друга детства. – Потеряешь Равновесие, и ты – висельник.
– Зачем ты это делаешь, Клочков? – спрашивает он, на мгновение заглянув мне в глаза. – По-моему, спектакль с перебором.
Все-таки к его лицу невозможно привыкнуть…
– Зато пьеса хороша, – отвечаю я. – «Живой труп» называется.
– В каком смысле? – силится он понять. – Это что-то из классики? – тужится он вспомнить.
– Классика не умирает, в отличие от людей.
Я обрываю эту болтовню и иду наконец вызволять Барского-младшего из темницы. Пришло время. Поднимаю вешалку, освобождая проход…
Оказывается, он колотил в дверь не тазом! Здоровенный дюралевый бак для грязного белья проносится мимо меня – еле успеваю увернуться. Как мальчишка справлялся с этакой махиной? Да он воин! Я ловлю взбесившегося зверька на пороге, поднимаю в воздух и бережно встряхиваю. Что-то в нем смещается, что-то укладывается на место, и наступает взаимопонимание.
Бак для грязного белья пуст, как великая русская мечта. Бак – это просто находка, это даже более кстати, чем пивные пробки на шнуре. Беру трофей свободной рукой, возвращаюсь в комнату и сгружаю всё на ковер. Пацан тут же вскакивает.
– Обрати внимание на папу, – придерживаю я его. – Если ты вдруг решишь не слушаться старших, папа разволнуется и сделает себе очень больно. Ты когда-нибудь резал пальцы леской? А я резал, даже такой толстой.
– Леонид, все это понарошку! – с героическим весельем всхлипывает Щюрик. – Как игра в чеченцев!
Ага, значит моего подопечного зовут Леня? Приятно познакомиться.
– Твое дело – стоять, – строго напоминаю я отцу. – Помни о леске, гроза чеченцев. Memento leska.[2]
Я снова сажусь в кресло. «Мушки» в глазах, сверло в груди. Что-то страшное, необратимое происходит с моим организмом, но я блокирую все эти отчаянные предупреждения. Время есть, не может не быть… нарушится Равновесие, мир перевернется… но эта чертова псина во дворе меня просто достала! Достала!
– Ты – Леня, – приветливо говорю я мальчику. – Так? В третьем классе учишься? (Он кивает.) Видишь, я угадал. Хорошо учишься? (Он крутит головой – нет.) Ничего страшного, Леня. Я отметок не ставлю, так что двоек не бойся. А называть меня можешь дядей Димой. Или дядей ДимАсом, как больше нравится. По отчеству не нужно, мои ученики обращаются ко мне без отчества. Все понял?
Он упрямо кивает, так и не произнеся ни одного слова. Когда ребенок показывает характер – мне смешно!
– Звонок на урок! – бодро провозглашаю я. – Дз-зенн! Дз-зенн!
После чего надеваю бак для белья Леониду на голову. На маленькую стриженую голову с огромными от изумления глазами.
Зеркальная гладь прошлого:
…Вчерашний вечер продолжался. Наша теплая троица – я, ты, да Витя Неживой с влюбленной обезьянкой под мышкой, – еще некоторое время постояла в фойе, игнорируя торжественное сборище.
– Не хотите мятную конфетку? – спросил ты нас, доставая глянцевую упаковку. – Берите, берите!