Открытый город - стр. 14
И всё же очередной прилив мыслей о том, что на дворе середина ноября, а я еще ни разу не надевал пальто, заставил призадуматься: уж не превратился ли и я в одного из вышеописанных людей, в одного из гиперинтерпретаторов, выводящих теории из мелочей? Это вписывалось в мои подозрения, что в обществе разлито некое настроение, всё чаще подталкивающее к поспешным выводам и непродуманным оценкам, настроение антинаучное; по моим впечатлениям, к застарелой проблеме математической безграмотности масс добавилось полное неумение анализировать доказательства. На этом бойко делали бизнес те, чья специальность – сулить мгновенные решения проблем: политики, священнослужители всевозможных конфессий. А выгоднее всего эта ситуация тем, кто мечтает собрать других под знаменем какой-нибудь общественной кампании. Сама кампания, ее цели – для них дело десятое. Идея – ничто, идейность – всё.
Публика у кассы кинотеатра выглядела нетипично, но я того и ожидал: сеанс поздний, действие фильма происходит в Африке, громких голливудских имен на афише нет. Билеты покупала молодежь, в том числе много чернокожих, одетая в стиле хипстеров. Попадались и азиаты, и латиноамериканцы, и ньюйоркцы-иммигранты, и ньюйоркцы неопределенного этнического происхождения. Когда я был здесь в предыдущий раз, несколькими месяцами раньше, в зале сидели почти сплошь седовласые белые; сегодня таких намного меньше. В огромной пещере кинотеатра я сидел один. Нет, строго говоря, не один – в обществе сотни других, но все для меня чужие. Свет потух, и, развалившись в мягком кресле, видя на экране первые кадры, я заметил, что в моем ряду, на дальнем конце, есть еще кое-кто: спящий старик, голова запрокинута, рот разинут – похож больше на мертвеца, чем на спящего. Не шевельнулся, даже когда началось кино.
На титрах динамичному зрительному ряду аккомпанировала музыка – той самой эпохи, но не из той части Африки: что общего между Мали и Кенией? Но я заранее настроил себя на то, что фильм мне кое-чем понравится, и заранее ожидал, что еще кое-чем он меня покоробит. После другого фильма, в прошлом году, – о преступлениях крупных фармацевтических компаний в Восточной Африке – я вышел с чувством досады: не на сюжет – он был правдоподобный, а на то, что фильм усердно соответствовал кинематографической условности «хороший белый человек в Африке». Африка застыла в вечном ожидании: она – субстрат для воли белого человека, задний план для его деяний. Вот почему, когда я сел смотреть этот фильм – «Последний король Шотландии», – я был заранее готов возмущаться снова. Уже ожидал увидеть белого, который на родине был нолем без палочки, а здесь, как водится, возомнил, что спасение Африки зависит только от него. Королем, упомянутым в названии, был Иди Амин Дада, диктатор Уганды в семидесятых годах. Награждать себя фиктивными титулами – самое безобидное из его многочисленных страшных хобби.
Иди Амина я, так сказать, хорошо знал, поскольку он был неотъемлемой составной частью моей детской мифологии. Помню, как в доме двоюродных братьев смотрел долгими часами фильм «Возвышение и падение Иди Амина». В нем, не скупясь на подробности, живописали бессердечие, умопомешательство и безудержную неуемность главного героя. Тогда мне было лет семь-восемь, и в мою память впечатались все эти картины: как людей расстреливали и засовывали в багажники машин, или обезглавливали и хранили в морозильниках. Кадры вызывали неподдельный шок, потому что, в отличие от кровавых американских военных фильмов, которые мы тоже упоенно смотрели на тех длинных каникулах, в «Возвышении и падении» жертвы выглядели совсем как наши отцы и дядья: костюмы фасона «сафари», прически «афро», блестящие лбы. Города, где происходила эта мясорубка, походили на наш, а изрешеченные пулями автомобили – тех же моделей, как и машины вокруг нас. Но мы упивались шоковым эффектом фильма, его потрясающей, стилизованной реалистичностью и всякий раз, когда нам было нечем заняться, садились его пересматривать.