Открытая рана - стр. 16

Два густо татуированных «питекантропа», улыбаясь во все свои фиксы, мирно беседовали и попивали пиво. Перед каждым из них стояла пара покрытых пеной, как Эльбрус снегом, кружек.

Как уверял начальник угрозыска, пиво здесь хорошее, почти не разбавленное. Бывало, что ведомая жаждой справедливости разгоряченная публика лупцевала не понявших, куда попали, торговцев пивом за недолив и разбавление водой божественного напитка. Правда, пенить и разбавлять не перестали – тут уж у работников прилавка непреодолимый условный рефлекс, но наглеть и волновать народ, озабоченный культурой пития, прекратили.

Инвалида, приблизившегося к их столику, один из «питекантропов» отшил обнадеживающим обещанием:

– Бог подаст.

И татуированные вернулись к разговору. Мы застали самый его конец, логическое завершение. Как я понял, в пылу диспута один другого назвал чем-то непотребным.

– Ты за базар-то хоть отвечаешь? – грустно осведомился татуированный номер один.

– Отвечаю, – легкомысленно проинформировал татуированный номер два.

Тогда первый номер, больше ни слова не говоря, сосредоточенно разбил о столик кружку, остатки пива выплеснулись как на спорщиков, так и на столик. В его руке осталось импровизированное оружие – ручка с острыми стеклянными лезвиями. Им он с ходу полоснул собеседника по лицу.

Тот оказался тоже парнем не промах. Невероятно шустро отпрыгнул назад. Рука его нырнула за пояс. Нож там наверняка.

Нет, не нож. Заточенная отвертка. Добрый инструмент. Продырявить можно так же надежно, как и финкой, но в разряд уголовно наказуемого холодного оружия не попадает.

– Ша, урки! – гаркнул Антипов. – Замерли! Оружие на землю!

Оба татуированных будто налетели на стену. Покосились на начальника уголовного розыска. Видно, наблюдали его не в первый раз, и отнюдь не с доброй стороны. Тут же синхронно отбросили предметы нанесения ран и увечий – мол, не наше это, случайно под руку подвернулось. Сопротивляться никто и не думал. Капитан Антипов держал район железной рукой.

– Коррида, значит, – удовлетворенно кивнул начальник уголовного розыска. – Пошли, тореадоры. Разговор по душам будет…

Вскоре оба задержанных ждали своей участи в отделении. Первым мы допрашивали того самого, с разбитой кружкой, требовавшего ответить за базар. На его лбу выступил пот, он пыхтел, ерзал на стуле, зябко поводил могучими плечами – казалось, в тесном кабинете начальника уголовного розыска ему не хватает и простора, и воздуха.

– Ну что, Лука, – присел напротив него Антипов. – Один раз я тебя простил. Да ты, как погляжу, все не угомонишься!

– Гражданин начальник! – залепетал виновато Лука. – Я же мирный. В завязке. Но ты представляешь, Сутулый меня как назвал!

– И как?

Страшное слово Луке сперва не давалось, но он все же с натугой выдавил:

– Козлом!

– М-да, – сочувственно протянул Антипов. – Такое оскорбление смывается только кровью.

– Ну вот, вы же понимаете!

– Да ни хрена я не понимаю! – взорвался Антипов. – Все эти ваши козлы, петухи и прочий зоопарк! Ей-богу, вы, урки, как дети малые! Все обижаетесь. Дуетесь. А потом как бараны рога топорщите – и в бой! Что, надоела жизнь на воле?

– Не, не надоела, – затряс головой задержанный. – На зонах сейчас совсем плохо. Не все выживают.

– Ну вот и посмотрим, какой ты живучий.

Опасения Луки были вполне понятны. В местах лишения свободы последние годы творились сумятица и чертовщина. Образовывались враждующие фракции уголовников. Ссученные, польские воры, ломом подпоясанные – голову сломаешь. И все друг другу в горло вцепиться норовили. Классические воры, которые по их закону не должны работать, служить в армии, бились с теми, кто отслужил в штрафбатах, загремел снова под суд и теперь признавался «автоматчиком» или ссученым, лишался в воровской среде всех прав и состояний. Уже и название появилось – сучьи войны.