Отдай мою посадочную ногу - стр. 28
– Погоди… А… с матерью, например?
Гриша вздохнул.
– Видишь ли… Боюсь, что это будет трудно объяснить… Словом, я не знаю, кто мои родители. Это вообще запрещено знать… Иначе нарушается принцип равенства…
– Что… серьёзно?..
Гриша не ответил.
– Да, – сказал я. – Житуха… Ну ладно, давай дальше…
Дальше – проще. Несмотря на все запреты, нашёлся человек, с которым Гришка мог болтать о чём угодно. Она…
– Стоп! – снова перебил я. – Кто «она»?
– Человек…
– О ч-чёрт!.. – только и смог выговорить я. – Так это, значит, она, а не он?
Выяснилось, что она. Ангелок с изъяном – все чёрные, а эта рыжая… Рыжая?
– Гриша, – позвал я. – А что, Люська сильно на неё похожа?
– Нет, – помолчав, отозвался он. – Но сначала показалось, что сильно…
О знакомстве своём Гриша тоже рассказывал путано. Я, например, так понял, что влюбился он в эту Рыжую… А выплыви всё наружу – быть бы и ей в особо опасных… Да тут ещё вот какая штука: в любое время, хоть посреди ночи, пиликнул сигнальчик – и будь любезен на контроль: докладывайся, где был, что делал. Даже думал о чём. О Рыжей Гришка, понятно, молчал – врал как мог, выкручивался по-всякому. А выкручиваться становилось всё труднее и труднее…
Была суббота, парк помаленьку заполнялся народом, и на нашу скамейку уже дважды нацеливались присесть. Но я каждый раз встречал заходящего на посадку таким взглядом, что он вздрагивал и шёл дальше.
А Гриша всё говорил и говорил. К концу рассказа лицо у него осунулось, побледнело, шевелились одни губы.
– А потом я узнал… – уже совсем умирая, закончил он, – что она ко мне…
– Равнодушна? – спросил я.
– Приставлена, – сказал Гриша.
Я медленно повернулся к нему.
– Стучала, что ли? – изумлённо вырвалось у меня.
И не просто стучала. Оказывается, это их обычный ангельский прием. Особо опасные, в какой их оборот ни бери, обязательно что-нибудь да скрывают. Исповедуются, но не до конца. И вот чтобы не упускать их из-под контроля да и чтобы окружающих от них уберечь, приставляют к ним кого-нибудь вроде этой Рыжей. И некоторых таким образом даже перевоспитывают.
Последние слова Гриша договаривал с трудом. Кто-кто, а уж я-то его мог понять.
– Да все они такие, Гришк…
Гриша слепо смотрел поверх деревьев, туда, где ужасающе медленно проворачивалось «чёртово колесо».
– Не знаю… – сказал он. – Кажется, нет…
– Ну ладно, – хмурясь, бросил я. – Дальше давай.
– Дальше… Дальше я решил бежать.
– Так сразу?
– Да, – сказал он. – Сразу. Теперь-то я понимаю, что застал их врасплох. Задумайся я на минуту – и меня бы перехватили… Но так совпало, что я оказался возле исследовательского центра. Ну, это такое… – Гриша беспомощно посмотрел вверх, и я представил увеличенное раз в пять здание заводской лаборатории. – Словом, я вошёл туда…
– И не задержали?
– А некому было задерживать, Минька. Исследования свёрнуты, нигде никого… Да и потом кому бы пришло в голову, что кто-то может шагнуть за знак! Это же всё равно, что из окна шагнуть. Или сквозь стену…
– Ну, ясно, ясно, – проворчал я. – Газон перебежать, короче.
– Да, – сказал Гриша. – Газон.
Он помолчал, потом поднял на меня тёмные усталые глаза.
– Вот, собственно, и всё…
– Как всё? – всполошился я. – А документы? А язык?
– Язык? – безразлично переспросил он. – Да что язык… Там это просто, Минька: надел шлем, нажал кнопку… Главное – решиться…