Отцовский штурвал (сборник) - стр. 8
Бортмеханик с Изотовым ушли, Сушков остался один. Глухо шумела река, рассвет погасил звезды, отчетливей стали видны очертания самолета.
«Далеко ли отсюда Лена?» – в который раз мысленно спросил себя Сушков. Может, лучше все-таки не сидеть на месте? Пока большая вода, собрать плот и сплавиться вниз по течению. Конечно, если были бы продукты, если бы его не ждали в Иркутске, можно бы и сидеть. А так – он уже почувствовал, когда держал трос, – силы стали не те. «Пока совсем не ослабли, нужно выбираться отсюда», – решил он.
С неспокойным сердцем улетал он в эту командировку. Перед вылетом Тамара призналась ему, что беременна.
– Ну, так в чем же дело? – сказал ей Сушков. – Теперь обратного хода нет, мы должны быть вместе.
Тамара расплакалась.
– Не могу я вот так просто уйти. Жалко мне его. Ты знаешь, мне кажется, он обо всем догадывается, но молчит. Ни слова, ни упрека. Только дома реже стал бывать, все на работе и на работе…
– Тем более пора решать, – сказал ей Сушков, – прилечу из командировки, поговорим.
Вот и решили. Как она там теперь? Ждет…
На самолете хлопнула форточка, наружу высунулась взлохмаченная голова Лохова.
– Эй, парень, – негромко окликнул его Сушков. – Выпить хочешь?
– Нет, не хочу, – подумав немного, буркнул Лохов.
– Послушай, Лохов, ты женат?
– Чего это?
– Ну, я тебя спрашиваю, жена, дети у тебя есть?
– Нет, нету.
– А-а-а. Тогда все понятно, – протянул Сушков.
20 июня. Вот уже почти неделю сидим в тайге. Наконец-то распогодилось, но настроение неважное. До сих пор не знаем, где находимся. Организовали круглосуточное наблюдение за воздухом. Пока там пусто. Светит солнце, подсохло. Изотов похож на дачника. Все время трещит о своих ребятишках. Лучший ему собеседник на эту тему, конечно, мой бортмеханик. Никифор рассказывал про свою жизнь, про то, как он попал в авиацию, про свою жену, про сына Федьку. Жаль, что я не мог поддержать их разговор. У меня все по-другому, все шиворот-навыворот. Но ничего, будет и на нашей улице праздник, лишь бы выбраться отсюда.
Я вот сейчас пишу и думаю: где-нибудь в сорока-пятидесяти километрах от нас стоит поселок или деревня. Там есть рация или телефон, можно говорить хоть с Москвой. Когда летаешь, то почему-то это не приходит на ум. Что такое пятьдесят километров? Десять минут лету, даже анекдот толком рассказать не успеешь.
После обеда ходил смотреть речку на тот случай – вдруг прилетит самолет. Сесть практически негде, река узкая, мешают деревья, они будто заборы вдоль берега. Сейчас я и сам удивляюсь, как мы сели. Метр вправо или влево – и оборвали бы крылья. Может, и правда я счастливый?
Продукты расходуются быстро. Осталось три банки тушенки и банка сгущенного молока. Тушенку отложили на черный день. Собираем черемшу. Сапрыкин говорит – это сибирский чеснок, есть в ней все витамины.
Ночью к реке приходил медведь. Просили у Лохова пистолет поохотиться. Не дал. По-прежнему живет в кабине самолета. Наверное, думает, что мы нарочно сели в тайге, чтоб ограбить его.
ПОСЫЛКА
– Командир, я так дальше не могу! – поднимаясь от реки и продираясь сквозь кусты, кричал Сапрыкин. – Или я его ухлопаю, или он меня. Пошел в самолет за посылкой, а он не пускает.
– За какой посылкой? – не понял Сушков.
– Совсем из памяти вышибло, – постучав себя по голове, ответил Сапрыкин. – В Бодайбо перед самым вылетом подошла ко мне бабенка. Спросила, когда Мишка Худоревский прилетит, мол, мне надо с ним в Иркутск посылку отправить. Ну, я ей говорю, давай, я передам Михаилу. Она обрадовалась: «Да вас там встретят, обязательно встретят». Я взял посылку и засунул ее к себе под сидение. И забыл. А сегодня утром вспомнил, вернее, живот напомнил. Вдруг там что-нибудь съестное есть? А этот озверел, не пускает. Чокнутый, точно, чокнутый.