От Пушкина до Цветаевой. Статьи и эссе о русской литературе - стр. 2
Две вполне завершенные статьи – «Блок, о котором молчат или лгут» и «Миф Блока в поэзии и жизни Анны Ахматовой», восстановленные нами по черновым рукописям, – составили третий раздел книги. Первая из них помечена 1980 годом – юбилейным в биографии Блока. К этому же времени относится и фрагмент эссе «О чертах личности <…> Блока», вошедший в четвертый раздел, где собраны неоконченные работы автора, отрывки из рабочих тетрадей, наброски, планы. Особое внимание в последнем разделе обращают на себя два чрезвычайно важных в концептуальном смысле отрывка. Оба они посвящены творчеству М. А. Волошина, осмыслению его судьбы и основных составляющих его личностного мифа. Тема наиболее отчетливо проступает в рабочих тетрадях летом – осенью 1982 года, когда в цветаевском луче начинают явственно просматриваться волошинские темы, появляется развернутый план еще одной эпохальной работы историософского направления – эссе, а возможно, и монографии о «коктебельском кентавре».
Все поэтические цитаты сверены по современным, наиболее авторитетным изданиям, список которых приводится в Библиографии. Датировки произведений, за исключением особо оговоренных случаев, сохранены в авторской редакции, несмотря на отдельные расхождения с более поздней научной традицией.
Выражаем глубокую признательность вдове ученого Людмиле Александровне Иволгиной, сохранившей и передавшей в работу ту часть архива, которая имела отношение к многолетним изысканиям Мачинского в области литературы; И. Ф. Завьяловой, принимавшей деятельное участие в расшифровке черновых тетрадей и фрагментов рукописей; Е. И. Лубянниковой, любезно предоставившей ряд ценных материалов.
Надежда Паршукова, Елена Романова
…Да поможет мне То, что хочет, чтобы всё было.
Д. А. Мачинский
I. О Пушкине
А. С. Пушкин: от вещего Олега до Медного всадника
Когда возникает необходимость разговора о Пушкине, хочется умолкнуть, ни о чем не рассуждать и просто читать в той или другой последовательности (в зависимости от ракурса темы) его стихи и отрывки, смотря в глаза собеседнику с немым вопросом: «Ты понимаешь, что сейчас говорит через него? А сейчас? А как одно переплетается с другим?» Но так не принято, да на бумаге это и невозможно.
И посему известное речение Аполлона Григорьева «Пушкин – наше всё» обычно произносят с придыханием, восторгом и исключительно в положительном ключе. Присоединяясь к суждению А. Григорьева как к емкой формуле-образу, я, однако, произношу ее с другой интонацией, в которой восторг смешан со священным ужасом и с печалью.
Пушкин действительно наше «почти всё», а наше «всё», если оглянуться на историю… По европейским меркам «нет истории страшней, безумней, чем история России», как позднее сказалось М. Волошину.
Пушкин сам предвосхитил формулу А. Григорьева в стихотворении «Эхо»:
«На всякий звук». Но волей судеб окружали его «звуки» преимущественно российские или всемирные, но преломленные русской душой, природой, историей, государственностью. И не только на «конкретную деву» отзывался он, но и на голос, если хотите, «Вечной женственности», зазвучавший в европейском духовном пространстве на рубеже XVIII–XIX веков и уловленный поэтами сначала там, «за холмом» (вернее – «за бугром»), в Европе. Отзывался он не только на конкретного «зверя» и его «рев», но и на рев «Левиафана», на голос имперской государственности как зарубежной (Наполеон), так и ревущей в русском лесу – отечественной (от Олега до Николая). Недаром «Эхо» датируется тем же 1831 годом, что и проимперские стихи «Клеветникам России» и «Бородинская годовщина».