От него к ней и от нее к нему. Веселые рассказы - стр. 27
– О господи, что-то нам на том свете будет!.. – чокается толстый.
Через час купцы с раскрасневшимися лицами сидят уже в отдельной комнате. На столе стоят тарелки с объедками пирогов, осетрины и четыре опорожненных графинчика. На полу валяются рачьи головы.
– С утра обозлили, а то нешто бы я стал пить? – говорит толстый купец. – В эдакие дни и то обозлили. Приказчик в деревню едет – деньги подай, жена платье к причастью… дочке шляпку… Тьфу ты! Даже выругался! Смирение нужно, а тут ругаешься.
– В мире жить – мирское творить! – утешает его тощий. – Что жмешься? Или все еще пучит? – спрашивает он.
– Пучит не пучит, а словно вот что вертит тут…
– Сем-ка мы сейчас бутылочку лафитцу потребуем. Красное вино хорошо; оно сейчас свяжет.
– А и то дело! Вали!
Бутылка лафиту опорожнена. Толстый купец встает с места и слегка заплетающимся языком говорит:
– Пора! Сначала в лавку зайду, а там и к вечерне…
– Полно, посиди! – удерживает тощий. – Для чего в лавку идти? Услышат приказчики, что от тебя водкой пахнет, и сейчас осудят. И себе нехорошо, и их в соблазн введешь. Садись! А мы лучше вторую сулеечку выпьем. Красное вино – вино церковное. Его сколько хочешь пей – греха нет!
– Ах ты, дьявол, искуситель! – восклицает толстый и, покачнувшись, плюхается на стул.
Часы показывают пять. Тощий купец сбирается уходить; толстый, в свою очередь, удерживает его.
– Нельзя, – отвечает тощий. – В Екатерингоф на лесной двор ехать надо. У меня и конь у подъезда. Нужно к завтрему триста штук тесу да шестьдесят двухдюймовых досок.
– Успеешь! Досидим до всенощного бдения. Отсюда я прямо ко всенощной, потому сказано: «Иже и в шестой час»…
– Нельзя. Гуляй, девушка, гуляй, а дела не забывай! Молодец! Сколько с нас?
– Верно! Коли так, возьми и меня с собой! По крайности, я хоть проветрюсь маленько.
– Аминь! Едем!
Через час купцы едут по Фонтанке по направлению к Екатерингофу. На воздухе их уже значительно развезло.
– Мишка! Дуй белку в хвост и в гриву! – кричит кучеру тощий купец.
– Боже, очисти мя грешного! – вздыхает толстый.
– Что? Аль опять нутро подводит?
– Щемит!
– Мишка! Держи налево около винной аптеки!
Семь часов. Стемнело. Купцы выходят из погребка, покачиваясь.
– Не токмо что ко всенощной, а теперь и к запору лавки опоздал, – говорит толстый купец, садясь в сани. – А все ты со своим соблазном…
– Мишка! К Евдокиму Ильичу на лесной двор! – командует тощий купец.
– Да уж теперь заперто, Никанор Семеныч!
– Коли так, жарь к вокзалу!
Через десять минут купцы входят в вокзал.
– Ах ты, господи! – вздыхает толстый купец. – И не думал, и не гадал, что на эдакое торжище попаду! Тут и тридцатью поклонами не отмолишь. Ну, Никанор Семеныч, ты там как хочешь, а в зало, где это самое пение происходит, я ни за что не пойду.
– Нам и в отдельной комнате споют.
– Боже мой! Боже мой!
Часа через два купцы, как мухи, наевшиеся мухомору, бродят по буфетной комнате.
– Принимаешь на себя весь мой грех? – спрашивает толстый у тощего.
– Все до капельки принимаю.
– Врешь?!
– С места не сойти!
– Коли так, значит, друг!
Купцы целуются. Мимо них проходят две девушки.
– Охота это кавалеру с кавалером целоваться! – говорит одна из них и лукаво улыбается.
Толстый купец скашивает глаза.
– Какую ты имеешь праву кавалерами нас обзывать? – огрызается он.