От любви с ума не сходят - стр. 16
как я вырасту, стану великой писательницей и все-все, кто
меня ни в грош не ставил, будут мной восхищаться! Старик
Нейман, когда я была в интернатуре в его отделении,
как-то мне сказал: "Аля, пишите! По-моему, это ваше дело
– писать". Может быть, он прав, и мое призвание – не
просто быть "Флоренс Найтингейл", как меня презрительно
называют родные, но оставить после себя что-то, что люди
будут читать и перечитывать, как "Письма из Ламборене"
Альберта Швейцера*1? А пока – температура близка к нулю,
хоть на дворе и октябрь, почти родное питерское ненастье,
которое совершенно соответствует моему настроению… Все
– на сегодня выдохлась.
Господи, а я-то никогда не подозревала, что Аля мечтала стать писательницей! Она всегда закрывала на ключ свой ящик нашего общего письменного стола – впрочем, это было в ее стиле. Зря старалась: я никогда не интересовалась ее писаниной, будучи в полной уверенности, что это она конспектирует классиков психиатрии. Когда после ее смерти ящик открыли, в нем действительно ничего не оказалось, кроме тетрадей с конспектами. Очевидно, свои первые опыты Аля хранила где-то в другом месте – если вообще хранила. Первые записи в дневнике, вероятнее всего, относилась к осени 1984 года, когда Аля нас покинула. Тогда она была в черной меланхолии…
"15 окт. Я здесь так недолго, а уже успела
возненавидеть И.М.. Наверное, что-то во мне не так, если
я гораздо сильнее умею ненавидеть, чем любить! Вчера ко
мне во время дежурства пришла медсестра Ирина М. и в
слезах рассказала, как И.М. ее "гноит" – якобы потому,
что она единственная из женского персонала отделения
отказывается пойти навстречу его желаниям. Сейчас,
например, он распорядился не начислять ей ее пол-оклада
санитарки за последний месяц, так как у него получился
финансовый перерасход. А ведь ставка медсестры совершенно
нищенская, несмотря на все психиатрические и ночные
надбавки, к тому же Ира действительно убирала в туалетах!
Я бы ей не поверила, если бы до меня еще раньше не
доходили слухи о гаремных замашках Сучкова. К тому же от
него исходит такая отвратительная аура! Вчера, когда мы
встретились в коридоре и он задел меня за руку, у меня
это случайное прикосновение вызвало чувство омерзения."
И.М. – это, скорее всего, заведующий отделением Игорь Михайлович Сучков – очень подходящая фамилия… В наших нечастых беседах со старшей сестрой Аля несколько раз упоминала о нем, сморщив нос. Но особую ненависть он вызвал в нашем семействе позже, когда мы столкнулись с ним после трагической гибели Александры. Послушать его, так не только сама Аля, но еще и мама с папой виноваты в том, что милиция осаждает его отделение… И ни одного доброго слова о трагически погибшей. Общее мнение о нем было единым – скользкий и мерзкий тип.
Как и во всякой клинике, в отделениях Центра работали больничные врачи-ординаторы – "синие воротнички" медицинского мира, труженики, дежурившие сутками напролет – и потому, что на мизерную зарплату после мединститута невозможно было содержать семью, а дополнительные дежурства оплачивались, и потому, что больше работать было некому. Александра, запретив отцу лично переговорить с Богоявленской, могла рассчитывать только на такое место, не больше – хотя и ординаторов не брали без одобрения профессора. Естественно, она подчинялась больничному начальству – в частности, этому И.М. с выразительной фамилией. Сотрудники же всевозможных кафедр, институтов и центров были в положении "белой кости": они вели гораздо меньшее число больных, обычно не дежурили, у них был свободный режим работы и даже библиотечные дни. И, конечно же, более высокая зарплата. Сейчас положение изменилось: наука вообще, и медицинская в частности, совершенно обнищала и потеряла престиж, кандидаты и доктора наук мечутся в поисках частной практики, проигрывая в острой конкурентной борьбе безграмотным шарлатанам, а городское здравоохранение, напротив, под щедрым покровительством московского мэра воспрянуло духом. Так что мне было гораздо выгоднее получать деньги в больнице, а не у Богоявленской – к тому же в этом случае я от нее не слишком зависела.