От Чудовища до Снежной королевы - стр. 18
Сегодня, разумеется, никто уже не считывает присунутых в книгу намеков и аллюзий – кроме историков литературы, чьи комментарии к тексту, наверное, не уступают по объему книге. Но их мало кто читает. Признаемся честно – сегодня уже далеко не всем интересно, на что намекал Свифт, рассказывая про лилипутских плясунов на канате и к чему отсылают цвета трех ниток, которыми награждались победители. Проехали уже, сорян.
Во-вторых, книга изобилует совсем не детскими эпизодами – грубыми физиологизмами и откровенно неприличными сценами, часто с эротическим оттенком.
Помните сцену, которую рисуют, наверное, все иллюстраторы Свифта – армия лилипутов, марширующая между ног Гулливера?
При этом и иллюстраторы, и даже переводчики часто "забывают" про одну занятную деталь этого торжественного марша:
"Его величество отдал приказ, чтобы солдаты, под страхом смертной казни, вели себя вполне прилично по отношению к моей особе во время церемониального марша, что, однако, не помешало некоторым молодым офицерам, проходя подо мною, поднимать глаза вверх; и, сказать правду, мои панталоны находились в то время в таком плохом состоянии, что давали некоторый повод и подивиться, и посмеяться".
И такого добра в книге – выше крыши: лилипуты, вывозящие тачками отходы жизнедеятельности Гулливера, великанские фрейлины, писающие в ночные горшки, из которых можно было бы наполнить бочку, прогулка Гулливера вокруг обнаженного соска великанши и прочие путешествия по ее телу.
Не случайно самопальные эротические версии путешествий Гулливера так любят сочинять и в России, и за рубежом.
Впрочем, в большинстве изданий романа Свифта все эти неприличные эпизоды благополучно купируются, хотя иногда это достаточно сложно сделать, поскольку часто они являются узловыми событиями сюжета.
Взять хотя бы эпизод тушения пожара в королевском дворце, из-за которого Гулливер попал в немилость у королевской семьи и вынужден был бежать из Лилипутии в Блефуску. Приведу выдержку из самого первого русского перевода, сделанного Ерофеем Каржавиным еще в XVIII веке.
«Пожар начал распространяться, дворец столь великолепный превратился бы неминуемо в пепел, есть ли б по некоторому особливому присутствию разума не выдумал я тот час способа к отвращению такового несчастия. Минувшим вечером пил я очень много белого вина, называемого глимигрим, кое привозится из некоторой Блесфуканской провинции и гонит очень на низ воду, коя до того самого времени, власно как для надобности, отнюдь не делала мне беспокойствия; а тут жар от огня, усилие к утушению оного и находящееся во мне количество вина, власно как соединясь, понудили меня к спущению воды. Пустил я оную в таком великом множестве и намечая столь исправно в те самые места, где надобно, что в три минуты пожар во всем утих. . .»
В-третьих, и в главных, сам Джонатан Свифт был кем угодно, только не детским писателем.
Честно говоря, он и для взрослых-то был слишком мрачноват. Признаюсь как на духу – я не знаю большего мизантропа, то есть человеконенавистника, среди великих писателей. Этот британский классик действительно ко всем людям относился одинаково – терпеть не мог абсолютно всех.
«Вы и все мои друзья должны позаботиться о том, чтобы мою нелюбовь к миру не приписывали возрасту; в моём распоряжении есть надёжные свидетели, которые готовы подтвердить: с двадцати до пятидесяти восьми лет это чувство оставалось неизменным.