Освобождение Агаты (сборник) - стр. 33
– Бери… – Доля уже неловко вытягивала из тесного кармана джинсов несколько горячих сторублевок. – Это все, что есть… Мама Димке на лекарство оставила, от запора. Плохо по-большому без клизмы ходит… Давно уже… Думала, вылечу… Всё, иди. Мне кормить его надо, – скороговоркой прошептала она.
– Ничего, меньше срет – меньше стирки, так что спасибо скажи, – отпустив женщину, Леха быстро пересчитал бумажки: – Это чего – всё, что ли?!! Ты чего – издеваешься?!!
Но Доля успела вынуть своего нудящего уже на низкой ноте мальца из его клетки и теперь стояла, прижимая ребенка к плечу и глядя на оскорбленного сожителя прямо и устало:
– Больше – нету, – раздельно произнесла она, и теперь он ясно понял, что это правда, точно так же, как до того знал, что баба врет.
Да и в любом случае через пацанчика он ее все равно бить не стал бы: тут силы не рассчитаешь – да и дух из него вон. Потеря, конечно, невелика – все равно на свете не заживется, а у него, Лехи, вся жизнь сразу вверх тормашками из-за какой-то сотняги. Если и зажилила – да пусть подавится. Потом вдвое возьмем…
– Ну, смотри у меня, – желая последнее слово оставить за собой, чтоб не испепеляла тут его взглядом («Ну, зенки-то ее мы завтра разъясним – ишь, зыркает!», – сразу пришло придавшее бодрости решение), Леха поднес к ее лицу еще саднивший кулак с тремя горками запекшейся крови. – Если узнаю…
Не найдя в голове подходящего окончания фразы, он грозно всхрапнул и широким шагом двинулся к выходу.
– A-а кто мой сладкий? A-а кто такой мокренький? A-а кто хочет кушать? A-а кому мамочка сейчас согреет молочка? – как ни в чем не бывало, перейдя на радостное подвывание, заговорила Доля – ребенок ее сразу успокоился и тоже, в свою очередь, удовлетворенно загулил.
Предстояло легкое промежуточное кормление, когда не требовалось варить жидкую кашку и натирать быстро коричневеющее на воздухе яблочко (покупать все это в готовом виде было слишком дорого), поэтому Доля только чуть-чуть подогрела на плитке в теплой воде заранее заготовленную бутылочку со смесью. Свое-то молоко пропало у нее ровно два месяца назад, когда пришедший из армии Леша в первый же день без всякого повода ударил ее, мать своего трехмесячного ребенка, с размаху по лицу. Тогда он еще ладонью бил, по-настоящему мутузить сразу не решился – но ей и это показалось ужасным, ведь до того дня ее в жизни никто и пальцем не тронул! Знала бы она…
Полулежа на руках у матери, Дима быстро высосал из бутылочки положенную порцию, забавно, как котенок на солнышке, жмурясь от удовольствия, – и сразу вновь начал задремывать, потому что до скандала своих родителей успел проспать совсем недолго, и теперь, сытый и переодетый в сухое, хотел добрать законное время сна. Доля уложила его под легкое одеяльце, оставив ручки свободными, и некоторое время, опустив недвижные ладони на поднятые перильца, молча смотрела на спящего сына. Со стороны могло показаться, что молодая мать с умилением наблюдает, как спит трогательное дитя, но никто не видел, что глаза ее постепенно наполняются тяжелыми обжигающими слезами.
Еще совсем недавно семнадцатилетней русской настолько, насколько это вообще возможно, девушке по имени Долорес в глубине души казалось, что произошло досадное недоразумение. В ее миловидную русокудрую голову не помещалось осознание простого и бесповоротного факта: их замечательной просторной квартиры в старинном доме с вполне симпатичными архитектурными излишествами более не существует. То есть, дом стоит на своем месте, и все так же тих и светел широкий ухоженный двор, а в комнате по-прежнему распахнута балконная дверь, ведущая в царство маминых розовых и лиловых петуний, но все это неведомым образом переместилось в некую недоступную реальность, проникнуть в которую теперь можно только способом викторианской Алисы. Доле почему-то казалось, что их переселили сюда временно, словно упрятали в долговую яму до лучших, изобильных времен. Чтобы эти времена наступили, нужно одно из двух: либо выздороветь, как в недалеком детстве от тяжелой скарлатины, дозволившей одним глазом глянуть