Островок (Тайна Болдинской осени). Пьеса для театра - стр. 7

Пушкин: – Хватит нытья. Устал.

Молодой человек: – Конечно! Отдыхайте, барин.

Пушкин: – Что ты сказал?

Молодой человек: – Барин. А что? Скоро вы будете хозяином целой усадьбы.

Пушкин: – Части!…

Молодой человек: – Ну, части. Сути дела не меняет.

Пушкин: – Барин, говоришь? Да, барин. Разлечься на диване. Почему бы и нет? А тебе приготовят завтрак, наполнят ванную (такую бочку с водой!), шампанское нальют. Или водки? Да, водки. Выпьешь в полдень шкалик, крякнешь, огурцом закусишь, отобедаешь, потом животом кверху и захрапишь. А там и вечер подойдет. Примешь соседа, снова выпьешь. Может быть, заглянешь на дворню, прикажешь выпороть для острастки какого-нибудь холопа, и с чувством выполненного долга и не зря прожитого дня на боковую. А завтра все с начала.

Предводитель: – Д-а-а-а! Что-то вы не веселы.

Мэри: – Наверное, поэта нужно беречь, окружить вниманием, лаской, заботой, сочувствием, тогда он сможет писать.

Луиза: – Поэта нужно поместить в самое пекло страстей, в гущу событий, невыносимых переживаний, страданий, только тогда он сможет писать.

Предводитель: – Поэта нужно оставить здесь, обложить карантинами, не трогать его – тогда он будет творить.

Пушкин: – Оставьте меня. Хотя бы на время. На сегодня достаточно. Видеть более не могу никого.

Четверо исчезают. Пауза. Музыка (Моцарт «Реквием») Фонограмма (Элегия):

Безумных лет угасшее веселье.

Мне тяжело, как смутное похмелье.

Но, как вино, – печаль минувших дней

В моей душе чем старе, тем сильней.

Мой путь уныл. Сулит мне труд и горе

Грядущего волнуемое море.

Но не хочу, о други, умирать;

Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать;

И ведаю, мне будут наслажденья

Меж горестей, забот и треволненья:

Порой опять гармонией упьюсь,

Над вымыслом слезами обольюсь,

И может быть – на мой закат печальный

Блеснет любовь улыбкою прощальной.

Комната. День. Пушкин энергично пишет. В окно залезает Молодой человек, из разных кулис появляются остальные трое.

Пушкин (весело): – А! Это вы?

Молодой человек: – Можно?

Пушкин – Что же. Заходите.

Председатель: – Только посмотрите! Прошло несколько дней, вас словно подменили!

Молодой человек: – Отдохнули? Выспались?

Пушкин: – К черту – отдохнул! К черту – выспался!

Мэри: – Тогда что?

Луиза: – На вашем столе письмо! Не оно ли виновник…

Мари: – От нее?

Пушкин (Луизе): – Не трогайте! Оно весьма доверительного содержания.

Луиза: – Скажите, пожалуйста!

Пушкин: – Впрочем,… интересно знать женское мнение. Хорошо, взгляните.

Луиза берет письмо, про себя читает. Пушкин энергично ходит по комнате.

Пушкин: – Что скажете?

Луиза: – Сколько лет вашей невесте?

Пушкин: – 18.

Луиза: – Не обижайтесь. Писано, словно под диктовку.

Пушкин (хохочет): – Оно и к лучшему! Видимо, упускать жениха не входит в расчеты моей будущей уважаемой тещи.

Мэри: – Что? Что она пишет – можно узнать?

Пушкин: – Все в силе. Она любит и ждет… Достаточно любопытства. Верните письмо.

Председатель: – И теперь гора с ваших плеч!

Луиза: – Как мало человеку нужно для счастья!

Пушкин – Да, счастье! Мое счастье! Может быть, я его заслужил… Кстати, в прошлый раз вы принесли не очень добрую весть. Оказались правы. Холера, действительно, подступает. Местные чиновники поговаривают о кордонах. Говорят, кое-где их уже поставили.

Председатель: – А вы не верили.

Пушкин: – Поначалу не верил. Хотя, припомню, еще когда сюда добирался, на дороге встретил Макарьевскую ярманку, прогнанную холерой. Бедная ярманка! она бежала, как пойманная воровка, разбросав половину своих товаров, не успев пересчитать свои барыши!