Остров - стр. 34

– А вы откуда знаете?

– Бендер рассказывал, ему ведь тоже пришлось кисти на лопату и лейку сменить. Неплохо, кстати, зарабатывали-то. Тесть с тещей молодым на свадьбу машину подарили. Мишка тогда в Москву приезжал, со мной, правда, видеться не захотел. Друзья говорили – приехал гордый, в кожаной куртке (модно тогда было), на машине, фу ты, ну ты!

– А почему он сейчас такой?

– Почему? Да все потому – нельзя отказываться от своего предначертания. Пусть тело сыто и в тепле, а душу не обманешь – ей пища другая нужна. Вот и стал Мишка за воротник закладывать. Я, кстати, Ольгу тоже понимаю – она все-таки не такая уж и стерва была. Не то что нынешние. Но жить с пьющим неудачником – хуже смерти, тем более что не любила она его. Женщина способна на любую жертву, если любит, но, если нет – тут уж ничего не поделаешь.

Юля промолчала. Гореславский скосил глаза и просто взял ее под руку. Так они и шли – Георгий Арнольдович тяжело переставлял ноги, опираясь на Юлькину руку, а она старалась шагать помедленней и не думать о том, какое странное зрелище представляет их компания – седой, не очень трезвый старик и она, уродина. И тут они увидели Остапчука. Тот мирно спал на скамейке, по-детски сложив ладошки под щекой.

Гореславский со странной улыбкой смотрел на спящего друга. Юля, недолго думая, легонько потрясла Остапчука за плечо.

– Бесполезно, – сказал Гореславский. – Бендер, когда спит – пушкой не разбудишь.

– А вы знаете, где он живет? – спросила Юля. – Может, его домой отвезти? Не оставлять же его здесь?

– Браво! – воскликнул Гореславский. – Все-таки женское сердце не камень!

Они с трудом подняли Остапчука с лавки и, взяв с двух сторон под руки, потащили к выходу из парка. Юля опять совсем некстати подумала, на что похожа теперь их компания и чуть не рассмеялась. У начала проезжей части Гореславский поднял руку, и юркая синяя восьмерка резко затормозила у тротуара.

Остапчук жил на окраине, в панельной девятиэтажке. Пошарив по его карманам, они нашли ключи и открыли дверь. В квартире было относительно чисто, может, из-за малочисленной мебели. Даже телевизор и тот отсутствовал. На кухне гремел старый холодильник «Саратов», в котором одиноко стояла бутылка кефира, да лежало на полке что-то, завернутое в газету. Пока Юля хлопотала возле Михаила, Гореславский осматривал комнату – угол за шкафом оказался закрыт складной китайской ширмой. Он отодвинул створку и присвистнул от удивления. Юля обернулась и увидела в углу кучу сваленных в беспорядке картин с подрамниками и без. Гореславский увлеченно принялся копаться в этом бардаке.

– Мишка, Мишка, – бормотал он вполголоса, – какие картины, а валяются, как мусор, сколько раз ведь продать предлагал. Мне продать, не кому попало, но ведь упрямый как осел. Вот, Юлия, посмотрите! – воскликнул он, извлекая на свет холст. – Это и есть Ольга. Здесь ей не больше двадцати. Это, наверное, Мишка сразу после свадьбы рисовал – видно, что с любовью.

Юля посмотрела. Да, ради такой можно было бросить и Москву, и искусство, и начать выращивать помидоры. У девушки на картине глаза сияли мягким светом, озорная улыбка чуть тронула уголки губ, пепельные, слегка вьющиеся волосы чуть развевались от дуновения ветерка.

– Видишь, как освещает лицо солнце? – шепотом спросил Гореславский. – А этот порыв ветра? Я всегда говорил, что Мишка талант. Только идиот! – добавил он и вздохнул. – Или я идиот, – он еще раз глянул на портрет и снова вздохнул. – К старости многие начинают копаться в прошлом, жалеть о сделанном или несделанном. Так вот, Юля, я вам так скажу – никогда не жалейте о том, что сделано. Просто в тот момент времени вы не могли поступить по-другому – так о чем теперь жалеть?