Остров Укенор - стр. 17
Новые и новые невидимые противники появлялись из чёрного омута ожидания встречи с незнакомцем из реальнейшего. Поэтому смотритель закрыл глаза и пожелал, чтобы всё началось.
– Знаете, что я не люблю больше всего? – голос стекал сверху, но вряд ли хоть один отступник захотел бы признать в нём голос Бога: слишком незавидной была бы тогда судьба людей.
За день до представления небо над площадью Рыцарей Защитника расчертили светло-серые, в тон осеннего неба, тросы, закреплённые на крышах – воздушные дороги для невесомых циркачей.
Унимо послушно поднял голову и увидел, что на канате сидел, беззаботно болтая ногами, он. То есть он. Тот, кого не получится не узнать, как бы этого ни хотелось. А рядом стоял удивлённый мальчишка-канатоходец.
– Больше всего я не люблю публику. Падких до зрелищ простаков. Которые втайне всегда мечтают подсмотреть настоящую трагедию. Ведь так? – произнося эти слова, он не шелохнулся. Но мальчишка вдруг опасно пошатнулся и, балансируя на одной ноге, с трудом вернул равновесие. Толпа на площади не позволила себе даже вздоха.
– Прекрати, – тихо сказал Унимо и закрыл глаза.
Тех, кто возносится над морем людей, солёные ветры терзают, океанские птицы оглушают своими криками. Нет жизни там, за пределами волн – только вечный рёв стихии. Пасть на дно, раствориться, мудростью Океана затопить мятущийся разум…
Лёгкий брамсельный ветер пролетел над канатом и скрылся за мачтами труб.
– Эй! – крикнул он сверху. – Так нечестно, эта история слишком древняя!
Нимо улыбнулся и пожал плечами. Если человек отказывается от путешествия на Корабле – о чём можно с ним разговаривать в реальнейшем?
Он присмотрелся.
– Мастер Реальнейшего! Вот это встреча! Честно говоря, не думал, что у королевы получится тебя уговорить. Не думал, что без Форина ты осмелишься покинуть маяк.
Что-то ткнулось в ботинок Унимо. Он открыл глаза и посмотрел вниз: блестящее ярко-красное карамельное яблоко, обронённое стоящим рядом малышом.
– Чего ты хочешь? – спросил смотритель, поднимая яблоко. Не отрывая глаз от блестящей карамели с налипшими на неё осенним листом и двойной иглой хвои.
Он не видел, но почувствовал, как сердце Тэлли раненой птицей ухнуло вниз с высоты. И поморщился. Не время переживать предательство. Никому не станет лучше. «Я хочу, чтобы ты не чувствовала себя виноватой», – подумал Унимо и отпустил свою мысль нахохлившимся воробьём.
– В отличие от вас – ничего. Поэтому я сильнее вас всех. Мне ничего не нужно.
– Да, ты только хочешь, чтобы мы все поняли, как тебе больно, – смотритель задумчиво крутил в руках липкое яблоко. – Только никому это не интересно.
Он на мгновение перестал болтать ногами – и в ту же секунду мальчишка-канатоходец полетел вниз. Вниз с огромной скалы в море, с башни, с которой сбрасывали преступников, с крыши дома, слишком высокого, чтобы предназначаться для жизни…
Толпа, наконец, выдохнула, а Унимо ударился о вскрикнувшие камни мостовой. Больно, о Защитник, как же больно! Так же, как в тот день, когда Форин не подал руки, когда пришлось разбиться, чтобы никто не подумал, что Смотритель может дорожить кем-то. Нимо был плохим учеником, очень плохим – поэтому он стоял на канате, еле живой от страха, крепко ухватив ледяную руку циркача.
Он присвистнул – видимо, признавая мастерство. «Ты у меня ещё узнаешь. Ты заплатишь мне за всё», – внутри Унимо поднималась волна настоящей злости, и он вовсе не собирался её останавливать.